Только для наших детей!Ребята читайте на здоровье., стихи,рассказы,анекдоты,истории и т.д.

По протоколу встречи им полагалось громко, в расчете на соседей, изображать радость свидания любящих родственников, причем слова «Дай я расцелую тебя в розовые щечки, племянник!» входили в пароль. Но церемониал подпортила нетактичная девчонка с кошкой. Она вперед Казимира проскочила в прихожую и затараторила:
– Здравствуйте, Леокадия Болеславовна, вас этот дядечка спрашивает, а я за книжкой к вам, вы обещали, и я чуток посижу у вас, картинки погляжу, а то на улице жарко, и кошка царапается…
В такой обстановке бурно выражать свои чувства было как-то не к месту, и встреча произошла суховато, хотя с произнесением всех предусмотренных инструкцией выражений.
Кроме того, Леокадия сама не понимала, что с ней происходит. Известие отца о прибытии агента «оттуда» через пять с лишним лет она восприняла без всякого энтузиазма. Она просто устала от ожидания и гнетущего чувства раздвоенности. Образ жизни, который она годами вела в силу обстоятельств, исподволь подчинил ее себе. Эта жизнь становилась не декорацией, а реальностью.
Учитывали далекие «шефы» на Западе такую возможность? Видимо, нет. У них для попавших в тенета вербовки всегда наготове было пугало: угроза разоблачения. Собственно, с этого и начиналась подготовка агента. Ему внушали, что малейший шаг назад – и его постигнет кара беспощадного советского правосудия.
Но все чаще Леокадия задумывалась: а какой, собственно, реальный вред она принесла стране, где живет, чтобы та покарала ее высшей мерой? Да, была переводчицей у оккупантов. Но своих рук в крови она не замарала. Да, была завербована иностранной разведкой. По глупости. Точнее, из-за жадности. Из-за стремления возвратить для себя тот образ жизни, который был усвоен с детства стараниями отца.
Однако никакого практического зла она пока никому не причинила. Живет как все окружающие ее люди: соседи, знакомые, коллеги по школе. Даже в самодеятельности участвует, и не без удовольствия. Выполняет разные общественные поручения. Добросовестно учит ребят. Правда, ее считают замкнутой, излишне педантичной и придирчивой. Но эти черты помимо воли вошли в ее характер, и опять-таки из-за проклятой раздвоенности жизни.
О нет, она не стала сторонницей нынешнего строя. Слишком сильно бродила старая закваска. Она заставляла ее во всем происходившем видеть в первую очередь негативное. Тем более, что всяких недостатков было действительно немало. Но вот одно поразительное обстоятельство, которому Леокадия и сама удивлялась все чаще. В первое время любой промах местных властей рождал в ней злорадство: так вам и надо! А потом все чаще стал вызывать досаду: неужели не сообразили сделать лучше?!
Когда она ловила себя на таких мыслях, то пугалась, терялась, злилась, и все оканчивалось жестоким приступом тоски. Она искала тогда встречи с отцом Иеронимом: его обволакивающие софизмы и почти циничное умение сгладить все острые мысли в мятущемся сознании успокаивали ее, как смесь брома с валерьянкой.
До недавних пор. Но в последние год-два и здесь что-то надломилось. Раздражать стала Леокадию ограниченность ее давнишнего приятеля. Она-то, в силу самих условий учительского бытия, постоянно следила за современной духовной жизнью. А он словно окостенел. Если Юлиуш Словацкий, то только его мистика, если музыка, то лишь Бах и Вагнер, если живопись, всего только фрески ватиканских храмов. А все остальное – от лукавого. С ним становилось скучно. И он перестал быть очагом душевного отдохновения в ее унылой жизни. А недавно он и совсем сбил ее с толку своим откровенным заявлением: «Наверное, один дьявол знает, следует ли до конца делать ставку на этих янки и томми с их атомными игрушками. Упадет такой дар небесный – и аминь всему на двадцать верст кругом, без различия, где истинный слуга святого престола и приверженец демократии, а где нечестивец. Вы над этим не задумывались?»
Правда, сказано это было после третьего фужера черносмородинной, однако сама Леокадия без всякой наливки давно размышляла о подобных вещах.
…Ее счастье, что Шпилевский ничего не знал о душевном смятении своей «тетушки». Собственно, ему и ни к чему это было. Гостя интересовали более конкретные вещи. Что знает пани Леокадия о здешней милиции, ее численности, распорядке службы. Аналогично – об оперативных работниках госбезопасности и МВД. Существует ли охрана у руководителей района во время их поездок. Бывала ли она на районных праздниках, вечерах и так далее. Как они охраняются. Кто из интересующего его круга людей особенно дружит со спиртным. Существуют ли материальные затруднения у кого-либо из руководящих работников.
Услышав неопределенные ответы Леокадии, собеседник хмуро сказал:
– За столько лет могли бы узнать больше.
– Больше знает, вероятно, наш соратник Дударь. Он везде бывает, за всем наблюдает. И вообще, мужчина…
– Дударь – всего лишь старый обух, которым его хозяева просто заколачивают клинья, – рассердился Шпилевский. – Эта замшелая колода не могла меня даже встретить…
Как-то случилось, что его не проинформировали о родственных связях «глухонемого» и учительницы. Леокадия это поняла, но все равно оскорбилась. Однако ответила сдержанно:
– Будет вам известно, что мне лично было приказано просто законсервироваться…
– Что вы успешно и сделали, – съязвил Казимир. – Ладно, мерси, тетушка, и за такую информацию. Сейчас мне нужно какое-нибудь подобие ванны, а потом – спать, спать до утра. В пять разбудите.
Художники живут в мансардах
На следующее утро Шпилевский отправился на поезд. В сером элегантном костюме, белоснежной рубашке и многострадальных, но тщательно вычищенных туфлях. Через полчаса он встретился с Дударем и положил в саквояж плоский ящичек с иконой и двойным дном. В том же саквояже лежали китель, бриджи и сапоги.
Они немного поговорили в густых зарослях бузины. Явно ожидая похвалы, старик сообщил:
– Еще вчера забрал багаж из ямы. Счастливо обошлось – мальчишки вздумали там червей рыть и только что чудом не напоролись на ящик. Я уж затаился рядом, думаю, если найдут, придется силой отнимать.
Шпилевский скривился будто от клюквы:
– Ну, помощнички!.. Силой! Ты ж завалил бы все…
Поболтав по дороге с бабкой Настей, запомнив дорожный свороток на Красовщину, он полюбезничал на полустанке с симпатичной кассиршей Ниночкой и влез в вагон пригородного поезда. Но садиться на обшарпанную скамейку по соседству с тетками, ехавшими на базар, не стал, а сошел на первой остановке. Отшагал два километра до параллельного шоссе и приехал в Гродно в кабине попутной машины. Если он уже кого-то заинтересовал, пусть ищут на вокзале.
Зачем он ехал в Гродно? Еще в центре ему было предложено два варианта проникновения в Красовщину: или под видом студента – племянника Леокадии, которая сама наведается ради развлечения на сельский праздник и прокатит с собой гостя, или в роли художника-оформителя.
От первого варианта он после некоторого размышления отказался. Миссия племянника будет привязывать его к тетушке и лишит свободы действий, в том числе передвижения, столь необходимого для изучения обстановки и активных действий. Кроме того, «племяннику» можно было появиться на месте только в день события. А ему следовало сюда попасть раньше. Наконец, успешный финал операции означал неизбежный провал Леокадии. А она хоть и была абсолютно пассивным агентом, однако гробить ее все-таки, наверное, не следовало.
Значит, художник…
По агентурным данным, Лев Самуилович Слуцкий не отличался высокой нравственностью. К двадцати двум годам он имел судимость по двум статьям: за вымогательство и за мошенничество во время денежной реформы. Вырос он в Ташкенте без родителей, в семье дядюшки, руководящего работника торговли, и рано вкусил прелести комфорта. Но дядюшка кончил карьеру плачевно, и Лев пошел учиться в систему трудовых резервов. Не на металлиста или тракториста, а на художника-оформителя. Познакомился с «богемной» жизнью за счет левых приработков. Эти дополнительные дивиденды часто превышали скромную официальную зарплату театрального декоратора, но слишком много расплодилось в его родном городе конкурентов, и Слуцкий подался в западные края. И не ошибся: любые мастера кисти здесь были нарасхват.
Слуцкий отсидел полгода за упомянутые делишки и последнее время работал в мастерских, которые занимались оформлением клубов, заводских цехов, городских улиц и площадей. Любил выезжать в командировки, потому что это давало верный побочный приработок: колхозные кассы легко раскрывались перед человеком, способным красочно изобразить в виде диаграмм рост удоев и урожаев. За пятнистую буренку на изумрудном лугу и силуэт силосной башни заезжий художник брал половину своего месячного оклада, а орудовал кистью от силы день.
В поле зрения английской разведки он как раз попал благодаря гипертрофированной любви к легким заработкам. Конечно, там понимали, что этот бездумный завсегдатай двух гродненских ресторанов не годится для агентурной работы. Но кое-какую помощь оказать мог. Разумеется, за солидную сумму. Когда в центре разрабатывали «легенду прикрытия» для Шпилевского в Красовщине, то сразу подумали о Слуцком, хотя он и не подозревал, что его имя известно на Западе. Почему бы колхозу «Партизанская слава» официально не пригласить к себе художника из солидной организации для оформления праздника?
Эта идея была подброшена председателю Мойсеновичу по почте в виде проспекта-рекламы оформительских мастерских. Полистав на досуге красочное издание, тот послал сюда запрос. Зная мобильность Слуцкого, руководители мастерских его и послали в командировку.
Шпилевский действовал в городе уверенно и даже нахально. Вообще в последние сутки у него было бодрое и даже приподнятое настроение. Пока все шло гладко. Главное, что прыжок завершился в конце концов вполне благополучно. Холодная ванна не в счет. Раз никто к нему до сих пор не прицепился, значит, и эпизод с желтой сумкой, и появившаяся настороженность в отношении Леокадии – ложная тревога. Сейчас он идет по улицам родного города и чувствует себя почти победителем. Конечно, чувство неправомерное – это Казимир сам понимал. Но все равно он ничуть не похож на того затурканного и обокраденного судьбой мальчишку, каким покидал город пять лет назад. Он вернулся взрослым, сильным, неуязвимым, богатым. Он вернулся мстителем.
Так он представлял себе свое нынешнее положение. Нет, он не был воспитан в имении лендлорда в духе беззубой романтики. Как раз наоборот: здравый практицизм и точный учет реальностей. Но ему был только двадцать один год. Он не удержался и побывал за Неманом около собственного дома. Бывшего собственного. На минуту стиснуло сердце, и он не устоял перед другим соблазном: совершил чисто мальчишескую выходку – пробрался в памятный до мелочей погреб и оставил там на листке из блокнота зловещий рисунок с мелодраматической надписью. Пусть попаникует этот калека Мигурский! Казимир понимал, что за такую выходку заслуживает немедленного изгнания с оперативной работы. Но кто узнает?! Он возвращался в центр города в еще более самоуверенном настроении. Станислав Мигурский ошибался, рассказывая Алексею, будто Казимир умышленно отвернулся при их встрече. Шпилевский просто не узнал в стройном мускулистом матросе контуженного и беспомощного парнишку.
Казимир слегка растерялся, когда услышал в художественной мастерской, что Лев Слуцкий полчаса назад отбыл в командировку. А потом сообразил: дурак, что ли, этот Лев уезжать сразу после получения аванса? Пропивает его где-нибудь в привокзальной забегаловке или у себя дома. Он кинулся к нему на квартиру.
Художник-монументалист, словно в бальзаковском романе, жил в мансарде старого полутораэтажного дома с дрожащей от ветхости деревянной лестницей и без всякого намека на прихожую или кухню: входная дверь открывалась прямо в квадратную комнату с гробообразным потолком. Шпилевский проник сюда без стука, потому что его все равно бы не услышали: в комнате патефон наяривал английскую солдатскую песенку «Нашел я чудный кабачок…».
Это разухабистое джаз-творение попало в наши края в годы войны да так и залежалось в коллекциях патефонных записей. Всего забавнее, что Шпилевский – Голл лишь неделю назад слушал непритязательную песенку на ее родине – в далекой Шотландии. Была прощальная вечеринка перед отлетом Казимира в Западную Германию, откуда он и стартовал в белорусское небо. Он невольно улыбнулся такому совпадению и посчитал его хорошим признаком. Шагнул в глубину затуманенной сигаретным дымом комнаты и громко откашлялся. В ответ раздалось:
– Ну, принес закусить?
О кошках
Коллеги расстались: Михаил Андреевич отправился обратно в колхоз на полуторке, а Юра Харламов пошел ближе знакомиться с младшим Вершининым.
…Братья сидели на веранде и отдыхали с дороги, предаваясь воспоминаниям о родной Сибири. Дмитрий Петрович увидел у калитки Юру и сказал без особой радости:
– Чека идет. Конечно, по твою душу. Свою я, кажется, еще ничем не скомпрометировал. Алло! Входи, Харламов-младший, мы все равно тебя уже видим. Вот так. Здравствуй, садись, пей квас и излагай цель своего прихода. Без цели вы в гости не ходите.
Юра сконфузился. Он всегда конфузился в разговоре с Дмитрием Петровичем, даже при встрече в отцовской квартире. Этот старый фронтовой друг отца вгонял юношу в растерянность неожиданными поворотами мысли и острым языком.
– Дмитрий Петрович, мне хотелось бы поговорить с Алексеем Петровичем. Боюсь, что вам будет скучно.
– Мне бывает скучно, когда в районе ничего не случается. Но, видимо, это исключено, раз ты появился здесь и к тому же присутствует мой братец. Валяйте, юноши, от секретаря райкома секретов не бывает.
Юра осторожно вытягивал у Алексея все о человеке с ямочкой на подбородке.
Итак, субъекта с этим характерным признаком видели в районе двое: бабка Настя и кассирша Нина. Видели утром второго августа, то есть вчера. Был он в сером костюме, остроносых туфлях и в белой шелковой рубашке. Вчера же, но днем, похожего человека друг Алексея Стась Мигурский встретил на улице в Гродно. Причем раньше тот не появлялся в городе более пяти лет, уехал с родителями за границу. Возникает несколько вопросов: откуда и зачем он появился, что делает в райцентре, где и что делает сейчас?
Ни на один из вопросов ответа пока не было.
– Есть еще вопрос, – сказал Алексей. – Если этот тип, как утверждает Айвенго, выкупался в реке, то откуда на нем взялся уже в поселке новенький костюм и свежая рубашка. Значит…
– Совершенно верно, – подхватил Юра. – Значит, у него в райцентре была встреча, во время которой его приютили и почистили. Но к кому он заходил, мы тоже не знаем.
…За стеклом веранды раздалось жалобное мяуканье. С крыльца кубарем скатилась Лялька и кинулась к калитке.
– Ты опять меньшую сестру мучаешь! – завопила она и вцепилась в девочку с кошкой на руках. – Пусти ее на землю, она пойдет в гости к моей Клеопатре пить квас.
– Ольга, Ольга, – урезонила дочку Соня. – А девочку почему ты не зовешь в гости?
Обладательница кошки тоже прошла через веранду. Эх, спросить бы ее присутствовавшим здесь мужчинам, к кому она вчера завела на крыльцо симпатичного молодого человека с саквояжем. Но они, конечно, не спросили.
– Вот что, мальчики, – продолжала Соня, – квас квасом, а ужинать идите. Там лещ жареный, у Дударя купила. И не замолкайте вы при моем появлении. Будет тебе, Юра, известно, что я этих Шпилевских знаю и помню: пришлось с ними за квартиру воевать для Мигурских. Не удивлюсь, если в той семейке выросла интересная для вас фигура.
Потом Алексей провожал Юру Харламова. Они шли и продолжали беседу о Казимире. Его внезапное появление в здешних местах может оказаться совсем не случайным и не безобидным. Но имеет ли он какое-либо отношение к самолету без опознавательных знаков?
Дальше. Этот франт интересовался вчера утром дорогой на Красовщину. Но сам уехал в Гродно. Василий Кондратьевич предположил, что он скоро вернется, и они с Айвенго его поджидали вечером. Никто похожий с поезда не сошел. На Красовщину свернул только высокий мужчина в полувоенном костюме и с чемоданчиком. Однако, насколько Юра успел разглядеть, он был чернявый и значительно старше Шпилевского. Был ли он кудряв, мешала разглядеть кепка. Видимо, он и совершил покушение на Айвенго, когда заметил, что участковый движется следом. Значит, он хотел прибыть в Красовщину незамеченным.
Однако никто в полувоенном костюме ни вчера ночью, ни сегодня днем в колхозе не появлялся. Из незнакомых лиц туда прибыл лишь один художник. Правда, курчавый, но брюнет и не очень высокий. И не в кителе, а в этой самой толстовке. На ногах легкомысленные сандалеты. Судя по девахе на фанере, кистью владеет профессионально. Да и с Гродно капитан связывался – все соответствует. Что касается злополучной ямочки, то как раз на подбородке у этого художника какая-то нашлепка: уверяет, что глухонемой в сердцах угодил в него камешком. Отодрать бы да поглядеть, так ведь повода нет никакого. Крик поднимет.
Правда, еще чемоданчик его не осмотрели: нет ли на нем двойной царапины от кольца Айвенго? Но сейчас этим как раз занимается капитан. А пока… пока все остается словно в тумане.
Юра спросил у Алексея:
– Слушай, Алеша, конечно, времени прошло много, но может, тебе запомнилась еще какая-нибудь примета у этого вашего Казика. Ну, не обязательно во внешности, внешность все равно изменилась. Кроме того, ее можно менять и по желанию. А вот характерности в произношении, в мимике. Типичные жесты…
Алексей подумал. Постарался вспомнить все их встречи и разговоры на плотах, в лесу, на улицах. Перед глазами вставал все тот же пухлый, розовощекий подросток со своим неугомонным, но несостоятельным стремлением верховодить в компании. Верховодил там Михась Дубовик. Он умел одним хлестким словом, а то и подзатыльником осадить хвастливого сына часовщика. Тогда Казимир…
Внезапно Алексей рассмеялся.
– Юра, ты наблюдал когда-нибудь, как кошка из подворотни выходит на улицу?
– Знаю! – хохотнул и Юра. – Она никогда сразу не выскакивает, а сначала высунет наружу башку, осмотрится по сторонам и уже потом выбегает.
– Точно. Так же и Казимир. Он, бывало, как подплывет к плоту, так сначала выставит над бревном физиономию, оглядит нас всех и, если видит, что явного недружелюбия не проявляется, выметывается на плот. И всякий раз так.
– Опасался чего-то?
– Ему частенько попадало за хвастовство и вранье. От меня персонально – за национальный вопрос. Он «москалей» все ругал и евреев терпеть не мог. Анекдоты про них рассказывал пакостные. Акцент копировал умело.
– Ну, Леша… Ты, друг, пока не представляешь, сколько ценного сказал. Только обдумать все надо. Ладно, успею переварить за восемь верст пешего хождения до Красовщины. Еще один вопрос. Какого цвета глаза у этого Казимира? Они-то, говорят, не меняются.
Алексей повспоминал и рассмеялся:
– Не помню. Вот если бы о глазах девушки спросил…
Юра присвистнул:
– Ну, дорогой, не надо обладать большой памятью, чтобы и во сне не забыть эти глаза.
У Алексея полыхнули щеки.
– Ты это о ком?
– Ох, а ты не знаешь… Славная у тебя дивчина.
– Ты… искренне?
– Да уж какая может быть неискренность при черной зависти! Ладно, шучу… А без шуток – не проворонь счастья на всю жизнь…
«Француз Дефорж» ложится спать
– Закусить я не принес, сам сбегаешь, – сказал Казимир и протянул руку черноволосому курчавому парню в потертой вельветовой куртке. – Я – Стась, будем знакомы.
– Ну, допустим, ты Стась. Но что ты за Стась, что я должен бегать за закуской? – сварливо спросил хозяин чердачной квартиры.
– Ладно, пусть он сбегает, – указал Шпилевский на третьего в комнате. Это был совсем еще юнец, рыжеватый подросток. – Заодно и коньячку доставит. Вот сотенная.
Слуцкий замолчал, обошел вокруг гостя. По пути свернул набок мембрану орущего патефона, уставился выпуклыми глазами на Казимира.
– Почему я тебя, такого доброго, не помню? Я всех добрых помню, которые мне фундуют коньяк. Может, ты из синагоги, куда меня манят расписать им потолок? Ну так я все равно не пойду, меня уволят с работы.
– Выше бери, – усмехнулся Шпилевский. – Я прямо с небес, так что никакие росписи мне не нужны. Гони хлопца в лавку, разговор у нас тет-а-тет.
Они остались вдвоем. Казимир оглядел комнату и заметил открытый вместительный чемодан, набитый тюбиками и кистями. То, что ему надо, – саквояж туда влезет.
– Если хочешь пошушукаться, давай в темпе, – сказал Лев. – Сейчас еще один возникнет, пошел за помидорами. Одна «ноль пять» у нас имеется.
– Гони всех в шею, – посоветовал Шпилевский. – Ты, вижу, в командировку собрался?
– Именно. На лоно. На травку и молочко. Трое суток буду питаться бульбяными драниками и поцелуями под рулады соловья.
– Соловьи в августе не поют. Эти трое суток ты будешь питаться по-старому городской снедью, а лоном тебе явится твоя замызганная кушетка. Сколько ты получил командировочных?
Слуцкий ошалело глядел на нахального пришельца. Недостатком наглости он сам не страдал, но такого обращения давно не видывал.
– Сколько, я спрашиваю? – повторил Казимир и ткнул хозяина пальцем в грудь. Тот моментально сел на упомянутую кушетку и пробормотал:
– Двести пятьдесят. Еще и не отчитаюсь…
– Помножь на десять, получи две косых с половиной, гони мне документы и заваливайся спать. Деньги – вот они. Но получишь их с условием, что никуда и носа не покажешь, пока я не вернусь и не возвращу твои мандаты. Вот и вся работа. Дошло? Две минуты на размышление.
Слуцкий побледнел. Он проследил за пачкой денег, которую гость сунул под газету на столе, и начал лихорадочно размышлять. Кто этот парень? И чем грозит предлагаемая авантюра? Если уголовщина, то в третий раз ему припаяют столько, что на волю без шевелюры выйдешь.
Шпилевский без труда угадал ход его мыслей.
– Понимаю, что взлохматило твои мозги и шевелюру. Скажу сразу: я не убийца, не «медвежатник» и тем более не шпион. На остальные вопросы отвечать не буду.
– А… если я милицию позову? – не очень уверенно сказал Лев.
Шпилевский безмятежно развалился в поломанном кресле эпохи первого раздела Польши.
– Где ты упер этот антиквариат с клопами? Милицию ты не позовешь: во-первых, не в твоих финансовых интересах, во-вторых, – не успеешь. Я умею испаряться через дымовую трубу, предварительно оставив хозяина без зубов. Тебе их, кажется, уже считали.
Да, верхняя челюсть Слуцкого была щедро украшена золотыми протезами.
– Ну, тебя моя биография тоже не касается, раз сам не хочешь о себе говорить.
– А я знаю твою биографию. Ты неудачно работал под Остапа Бендера во время реформы и схлопотал шесть месяцев. Сейчас я предлагаю тебе войти в роль другого литературного персонажа, абсолютно далекого от уголовного. Ты пушкинского Дубровского читал?
– Не считай меня за пень, – усмехнулся Лев. – Только ничего подходящего для себя я там не вижу. В разбойники я не пойду, даже в благородные.
Казимир поскрипел подлокотниками древнего кресла, придвигаясь к собеседнику. Вот еще лишняя морока – эти золотые зубы. Хорошо, что в ящике лежит столбик царских пятерок. Слуцкому он сказал:
– Там есть скромный француз Дефорж. Он отдает свои бумаги Дубровскому за десять тысяч и возвращается в Париж. И вся его работа. А тебе даже возвращаться никуда не надо: вались спать сразу.
– Ага, там – видишь? – десять тысяч! А это что за сумма – две с половиной? Это даже никакая не круглая сумма!
«Все. Испекся, раз торгуется», – справедливо решил Шпилевский. И сам стал торговаться. Он согласился округлить пачку банкнот до трех тысяч с условием, что Лев одолжит ему свою «толстовку». С возвратом. Хозяин запротестовал, объявив, что это в данный момент его единственный выходной «фрак».
– Э-э-э, сеньор Гойя в миниатюре! Вам фраки и камзолы ни к чему: вы даете обязательство безвыходно сидеть дома. Набрасываю еще сотню за штаны, которые вы снимете и вручите мне для гарантии, что не выберетесь за дверь.
– Ну да, а если вы в воскресенье не вернетесь? Срок-то командировки истекает именно в воскресный вечер. И меня даже отсутствие штанов не удержит от танцев в парке.
– Набавлю сотню!
– Слушайте, вы, Ротшильд! А как вы себе представляете это «безвыходно», если я не имею даже канализации на своей каланче? За порчу кухонной посуды гоните еще двести – она дорогая.
…Шпилевский получил в конце концов командировочное и личное удостоверение за три с половиной тысячи рублей. Еще одну сотенную пришлось сунуть за довольно приличные сандалеты.
– Не понимаю, зачем тебе мои документы, – заметил Слуцкий. – Ты же похож на меня, как гвоздь на панихиду. И потом, ты что, тоже художник? Что такое ты им намалюешь в колхозе? Выгонят, как Бендера с парохода.
Казимир только вздохнул. Не мог же он рассказывать встречному-поперечному, как проходил под руководством видного шотландского художника специальный курс живописи и карандашного рисунка, а другие соответствующие педагоги три года обучали курсантов основам сценического перевоплощения, театральной мимики, дикции, жестикуляции.
Все-таки он взял клочок газеты на столе, вынул самописку и за полминуты нарисовал шарж на Льва Слуцкого. Тот глянул и рот разинул: он смотрел на себя словно в зеркало, правда, кривоватое. Еще больше сгорбился нос, вылезли наружу выпуклые глаза.
– Можешь взять на память. Бесплатно, – сказал Казимир.
Он очень спешил. К вечеру ему нужно было попасть на далекий полустанок, а в городе еще предстояло совершить до конца рабочего дня немало дел. Он прежде всего отправился в зубопротезную мастерскую и застал там миловидную, но не первой молодости дамочку с роскошными клипсами и прочей яркой, однако дешевой бижутерией на голове, шее и пальцах.
– Проше! – приветливо откликнулась она по-польски на приветствие красивого молодого человека.
Казимир и заговорил с ней по-польски, отчего дамочка стала еще любезнее. Она была техником-протезистом, а стоматолог-протезист пошел за «материалом», то есть за золотом. Шпилевский в нескольких словах изложил свою просьбу: может ли он приобрести шесть золотых коронок? За наличный расчет или тоже за «материал». И как можно быстрее. У его старшего брата сегодня именины, и он хочет преподнести ему к вечеру подарок.
– Молодость всегда спешит, – укоризненно улыбнулась дама в фальшивых драгоценностях. – Где же вы были раньше? Ведь нужна примерка, подгонка коронок, а возможно, и зубов.
– Ничего этого не требуется, – уверенно возразил Казимир. – У нас с братом зубы идеально одинаковы, только у него подпортились. Знаете, от курева…
– Да, кариес бывает часто от никотина. Хорошо, я попробую подобрать, но опять-таки вам придется ждать врача: принять оплату за золото может только он.
– Да почему? – взмолился отчаянно спешивший молодой человек. – Я вам с лихвой уплачу. Вот смотрите!
Он извлек из саквояжа завернутый в бумагу столбик золотых монет. При виде их у техника-протезиста что-то клокотнуло в горле.
– Ваш шеф, вероятно, не обидится на вас, если за каждую коронку вы возьмете с меня по такой желтенькой «пятерке». Сколько я знаю, из одной вы изготавливаете сразу по две коронки.
«По три, дурачок!» – мысленно сказала дама. Казимир и сам это знал, но сыграл под простака. Лишь бы эта молодящаяся модница захотела урвать для себя пару кусочков презренного металла для украшения своей дряблой шеи.
Она захотела. Через пять минут она уже примеряла на зубы Казимира блестящие чехольчики и два из них слегка подшлифовала.
Следующий его визит был в парикмахерскую на окраине города. И вскоре оттуда вышел курчавый брюнет, смахивающий на цыгана. Только глаза были слишком светлыми для волосяного обрамления. Но не зря учили Голла кое-чему. Две капли атропина под веки – и зрачки потемнели и расширились. Правда, видеть все он стал слегка в тумане, но это уже были неизбежные издержки…
А еще через полчаса в закрытой кабине вокзального туалета произошло последнее перевоплощение. Проник туда молодой человек среднего роста и в светлом летнем костюме. Через пять минут появился высокий мужчина в кителе, бриджах и сапогах. Их специальные подошвы и сделали Казимира выше сразу на пять сантиметров. Черные кудри его прикрывала незатейливая серая кепка. Какой-нибудь механик из МТС, приехавший проталкивать наряды на запчасти. В таком виде Шпилевский и сел в вечерний пригородный поезд. Вплоть до нужного разъезда его не покидало отличное настроение.

А дальше все пошло если и не шиворот-навыворот, то с лишними осложнениями.
Закодированный монолог
Варфоломей маялся. Он впервые за все лето не пошел на утреннюю рыбалку и знал, что ребята тоже не пошли. Что им было делать на берегу без Айвенго! Правда, одно дело нашлось. Получив у Алексея подробную инструкцию, Варька изготовил себе лук и потом объяснил, как делать такое оружие, ребятам. Но даже это занятие не отвлекло его от тревожных мыслей. Наконец он оставил звено строгать стрелы, а сам двинулся к больнице.
Он уже знал окно палаты, где в одиночестве лежит его друг, знал в лицо всех медсестер и нянечек, а с главврачом даже отважился поздороваться, хотя не был знаком. Тот поневоле заметил коренастого белоголового паренька, отирающегося у больничного забора.
– Мальчик, ты кого ждешь? – спросил он наконец.
– Айвенго, – коротко ответил Варька, раздражась праздностью вопроса. Кого он еще может ждать?!
Врач не был старожилом в райцентре. Поэтому он выкатил глаза:
– А леди Ровена тебя пока не интересует?
– Доктор! – взмолился Варфоломей и чуть не заплакал. – Он не помрет?
И столько недетской тоски было в ребячьем голосе, что глаза доктора спрятались на место и потеряли свою медицинскую непреклонность.
– Кто, мальчик?
– Да Айвенго же, наш участковый!
Главврач что-то понял и глубоко задумался. Да, позавидуешь людям, даже больным, которых вот так отчаянно любят дети…
– И ты его очень хочешь видеть, так?
– Конечно, только живого!
И опять детская непосредственность тронула старого доктора. Он очень серьезно сказал:
– Ну, такие, как ваш участковый, не умирают… Он тебе кто – близкий родственник?
Варька зажмурился, но врать не решился:
– Он близкий… только не родственник.
– Ясно… Можешь принести ему куриный бульон.
– Ой, доктор, миленький, нет у нас куриц, не держим. А можно ухи? Свежей. Или лучше супу из раков. Я за два часа обязательно наловлю. Они же дите… диэ-ти-ческие.
Доктор рассмеялся и поинтересовался, откуда такая осведомленность насчет больничной диеты. И узнал, что другой друг Варфоломея, некий студент Алексей, рассказывал ему, что носил когда-то в больницу хворому товарищу бульон из раков, и ничего – пропускали.
– У тебя широкий круг друзей, – задумчиво сказал старый доктор. – Милиционеры, студенты… Ты счастливый человек. Беги ловить раков.
…Варька нетерпеливо танцевал вокруг керогаза, пока на нем закипала вода для бульона, и наседал на Прасковью:
– Да прибавь ты огня этой чертовой «цивилизации».
– Успеем, Варенька. Взорваться может.
Ничего не взорвалось, и скоро Варфоломей в выглаженной рубахе, с еще горячим алюминиевым бидончиком вошел в палату в сопровождении главврача. Айвенго лежал как-то странно: лицом вниз, но на высоких подушках. Голова забинтована. Посетителям был виден лишь один его глаз.
Этот глаз зовуще подмигнул Варфоломею, и тот быстро наклонился.
– Взяли? – успел спросить раненый.
– Больному не разговаривать! – строго приказал врач. – Говорить может только посетитель и то, как мы с тобой, мальчик, условились.
А условились они так, что ничего, связанного с печальным происшествием, Варфоломей упоминать не имеет права. Иначе больному станет хуже, а Варька будет немедленно выдворен. «И возможно, за шиворот», – сказал доктор.
И вот после короткого раздумья Варфоломей понес такую околесицу, что врач даже потрогал его лоб: не переволновался ли малец?
«…Дырку в бороде видели в городе, а в синей хате все говорят: спасибо Айвенго за два камешка, и скоро дядя Миша и дядя Юра чемодан найдут, а еще он забыл сказать, что старик, который с рыбой, разговаривает, но об этом уже знают кому надо, и пусть он поправляется, потому что без него даже божьи коровки – это тьфу!..»
Варфоломей сделал передышку и покосился на глаз. Глаз смеялся. Он снова набрал воздуху в грудь, но доктор выволок его за руку из палаты.
– Ты… может быть, тебя следует самого положить в больницу? Чего ты такое лепетал? Какие камешки в огороде и божьи коровки в чемодане?!
Варька честно и весело глянул в глаза врачу:
– Я не лепетал, а доложил Айвенго обстановку. Вы поглядите, какой он стал веселый. Он сейчас быстро поправится!
Доктор вернулся в палату, а через минуту снова вышел. Он взял Варфоломея за подбородок и задумчиво поглядел ему в глаза.
– Мальчик… Знаешь, он улыбается. Улыбается после трепанации черепа. Мальчик, когда ты вырастешь, учись на врача. Заменишь некоторых замшелых ортодоксов. Да.
– Не-е, я на комбайнера… – виновато сказал мальчик. – Я лекарствов боюсь.
Справедливости ради следует отметить, что перед Айвенго Варфоломей в какой-то мере выдал желаемое за действительное: он еще никому не рассказывал о своем неожиданном открытии насчет Дударя. Вечно подводила нехватка времени. Но сейчас он уже никак не мог держать тайну в себе. Во-первых, уже сказал Айвенго. Во-вторых, вдруг… Но тут мысли Варьки обрывались. Надо было с кем-то посоветоваться.
И он пошел к Алексею. Тот возил на шее по двору Ляльку, и племянница пятерней совершала на его шевелюре некие операции.
– Дядька Леша, я включила третью скорость, а ты все равно едешь шагом…
– Надо говорить не дядька, а дядя Леша, – поправила из кухни Соня.
– Хорошо. Дядя Леша, я сейчас включу заднюю скорость, и ты въезжай на ней в смородину, я хочу ягод.
– Товарищ водитель, там крапива, – взмолился Алексей.
– Фиг с ней, ты же в резиновых шинах.
Он был в сандалиях на босу ногу и потому душевно обрадовался появлению Варфоломея:
– А-а, заходи, дружище. Милая племянница, в машине потек радиатор – видишь, у меня лоб мокрый.
Варфоломей сокрушенно поведал ему, что до сих пор носит в себе тайну Дударя, а это, наверное, неправильно. Особенно когда такие дела… Алексей утешил его, что глухонемой наверняка отношения к этим делам не имеет. Варька как-то туманно глянул на друга:
– Ага-а, не имеет!.. А чего он тогда крутился у бани, где ящик лежал?
Алексей вынужден был признать некоторую резонность его доводов и посоветовал ему обратиться к лейтенанту Харламову. Но Варька только пожал плечами: Харламов же в Красовщине. Откуда ему известно? Да это и младенцу ясно – там они ищут того, кто напал на Айвенго.
Алексей вспомнил подполковника. Правда, отношения у них не сложились, но Алексею с ним не ребят крестить, а дело остается делом…
Через полчаса они сидели в кабинете Василия Кондратьевича, и он очень дружелюбно поглядывал на Варфоломея Мойсеновича, но довольно прохладно на Вершинина-младшего. Он их выслушал, сдержанно поблагодарил и поднялся со стула, корректно выпроваживая. Понаблюдав в окно, как друзья переходят площадь, он достал из сейфа письмо и сел его перечитывать.

...

«Уважаемый Василий Кондратьевич! К Вам обращается с данным заявлением настоятель костела св. Франциска Ассизского гр-н Савицкий И.В. Считаю своим долгом сообщить некоторые данные о проживающем на территории района гражданине Болеславе Дударе, известном как глухонемой. Он истый католик и привержен к храму, но неправдив в существенном моменте. Он не является глухонемым, а вполне владеет великим природным даром – речью и слухом. Мне об этом стало известно случайно во время исповеди, когда на традиционный вопрос о грешности его мирских деяний исповедуемый вполне членораздельно ответил мне: „Бардзо гшешны!“ Тогда я, естественно, спросил о причине притворства, на что гр-н Дударь ответил мне, что об этом знает Господь Бог – и достаточно. О содержании своих грехов Дударь ничего не сообщил, лишь почему-то упомянул, что он плохой отец. В дальнейшем мне еще два раза пришлось слышать его речь, когда он принес в костельный притвор на продажу рыбу и вполне внятно назвал цену, а затем попросил икону св. Павла в ящичном футляре для личной молитвы. При этом он добавил, что разговаривает только со мной, ибо доверяет мне как духовному пастырю.
Указанный факт вызывает у меня тревогу, которой я и делюсь с Вами в знак глубокого уважения, не боясь разгласить тайну исповеди.
С искренним почтением
И. Савицкий ».

Василий Кондратьевич отшвырнул бумагу. «Тайна исповеди!.. Еще точно не установлено, сколько раз разглашал ты ее фашистской службе СД. Пастырь!»
Однако в данном случае настораживало и другое. Неизвестно, когда была исповедь, но мальчик слышал разговор «глухонемого» с ксендзом в мае. Чем объяснить письмо, датированное только третьим августа, то есть вчерашним днем? Тем, что Василий Кондратьевич накануне сам побывал у ксендза, и тот решил вдогонку лишний раз продемонстрировать лояльность? Ну, а если еще что-то ускорило этот жест?
Допрашивать ксендза подробнее бесполезно. Разведет руками. В лучшем случае сошлется на латынь. «Сапиэнти сат» – разумному достаточно. И ты же останешься в дураках.
Почему преподобный отец Иероним так настойчиво ориентирует чекистов на Дударя? Стоп! Хлопцы говорили, что Дударь второй день безотлучно сидит в лодке у Красовщины и ловит для колхозной ухи рыбу по просьбе председателя. Только ли по его просьбе околачивается там мнимый глухонемой?
Подполковник поднял телефонную трубку:
– Колхоз? Мойсенович? Где мои ребята? Найди, пожалуйста, любого, и пусть немедленно ко мне. Хоть на помеле, но молниеносно! Нет, только одного, второй пусть сидит на месте.
Через сорок минут в кабинет влетел коричневый от пыли Юра Харламов. Он забыл даже заглушить мотоцикл у подъезда.
– По вашему приказ…
– Выключи к лешему свою тарахтелку, – взялся за виски подполковник. – Вот так… Теперь слушай. Дударь там? Рыбу ловит? Глаз не спускать с него. Лодку немедленно обыскать до последней шпаклевины. И докладывать мне через каждые два часа круглые сутки, с кем он контачит. Домой звони, если здесь не найдешь.
– Ясно, но у нас еще одно, Василий Кондратьевич. Две параллельные царапины, толстая и тонкая, обнаружены на чемодане у кузнеца деревни Козляны Константина Буйко!
Чем пахнут механики
Все началось при выходе из вагона. Как обычно, прежде чем покинуть тамбур, Шпилевский осмотрел перрон. Ни души в этой глухомани. Только в освещенном окошке кассы видно, как парень любезничает с кассиршей. Утром Казимир то же самое делал. Наверное, велосипед кавалера и торчит у штакетника.
Кроме него, сошло три человека. Ни один из них не взглянул на Шпилевского, и все устремились к гравийке, ведущей в поселок. Зашагал туда и он.
Но что за наваждение: он почувствовал на затылке чей-то упорный взгляд. Кассиршин ухажер? Нет, тот даже не высунулся из будки. Казимир остановился, дождался, пока протарахтят мимо вагоны тронувшегося поезда и… встретился глазами с человеком, стоящим по ту сторону полотна. Вернее, тот не стоял, а деревянными граблями поправлял снизу стожок сена.
Поправлять-то поправлял, но в то же время из-под руки наблюдал за Казимиром. Едва Казимир повернулся к нему, человек принялся энергично орудовать своим инструментом. Шпилевский присел и стал подтягивать голенище сапога, низко опустив голову. И снова ощутил настойчивый взгляд.
Хуже всего, что он уже где-то видел этого человека – загорелого, плотного, с крупной головой, крепко посаженной на массивные плечи, в ковбойке и тяжелой солдатской обуви. Когда? Не позднее чем вчера, иначе бы могли забыться детали – например, бахрома вытертого воротника.
Но где?
Думай, Голл, думай, недаром тебя специально учили любую увиденную мелочь привязывать к окружающей обстановке.
Стоп! Этого здоровяка с широкой небритой физиономией он видел на другой стороне улицы Гастелло из окна своей «тетушки». Тот вышел из машины и сразу скрылся за калиткой маленького домика. А вот и тогдашняя обстановка: в машине-то за рулем сидел некто в погонах. Фью-ю! Выходит, этого тюфяка с граблями доставляют на обед в персональном автомобиле. Гарнизона в райцентре нет, значит, погоны водителя, а следовательно, и легковушка принадлежат либо МВД, либо МГБ.
Вот это ты влип, Голл – Шпилевский!
Самоуверенность и легкое настроение ветром сдуло. Четкими и прозрачными стали мысли. Значит, засекли. В чем была его ошибка? Ладно, об этом потом, сейчас главное – проверить и уточнить размер опасности и, если есть еще возможность, оторваться. Вперед, Казимир, и… не оглядывайся.
Но он и не оглядываясь проверенным шестым чувством знал, что кирзовые сапоги двинулись за ним. Все решится у поворота: если тот тоже свернет на Красовщину, значит, точно – преследует его. И тогда…
…Оттащить тело преследователя в заросли и завалить хворостом Шпилевский не успел. Сзади послышался шорох велосипедных шин. Казимир метнулся в чащу…
Он вышел к железнодорожному полотну на участке подъема. Дождался замедляющего здесь ход товарняка, вскочил на тормозную площадку и с полчаса отдыхал на ветру. Он представлял себе, что дорога на Красовщину и рельсы шли не параллельно, а расходились под углом градусов в тридцать. Значит, сейчас он находился от той дороги примерно в десяти километрах. Пора сходить: здесь его пока не найдут, а слишком удаляться тоже нельзя: при всех условиях завтра надо быть в Красовщине.
Он спрыгнул с площадки – и опять незадача: подвернулась нога в сапоге с этой проклятой толстой подошвой. Растяжение сухожилий в лодыжке, но могло быть и хуже. Он с ужасом представил себе, что было бы с ним при переломе кости. Один, в неизвестной глухомани, без продуктов, исключая бутылку сорокаградусной «Беловежской». А также ампулы с цианистым калием. Вспомнив об этом, Казимир раскрыл чемодан, вынул саквояж, на ощупь отыскал там рубашку, с предельной осторожностью выпорол крохотный стеклянный сосудик и затолкал его в кармашек за подворотничок кителя. И сразу почувствовал себя увереннее: живым не возьмут. Конечно, окружи его сейчас чекисты, он стал бы до конца отстреливаться из двух пистолетов – обычного «вальтера» и бесшумного кольта, но в горячке легко забыть о последнем патроне для себя.
Когда искал рубашку, пальцы наткнулись на обернутые в носовые платки яйца. На минуту им овладела бессильная ярость: если бы и пошел сейчас в эфир импульс, на станции радионаблюдения его расшифруют как сигнал полного благополучия. А вот сигналы бедствия вовсе не предусмотрены инструкцией. Выпутывайся только сам. Единственная помощь – ампула!
Усилием воли он отогнал тяжелые мысли, попробовал встать и крикнул от боли. По другую сторону насыпи раздался медвежий рев. Этого Казимир уже не выдержал: все против него, даже лес! Неужели эти проклятые косолапые здесь попадаются на каждом шагу?!
…Он пришел в себя метров за двести, когда завяз в болоте и понял, что дальше ползти нельзя – утонешь в трясине. Или повлияла нервная встряска, или помогла холодная болотная вода, залившаяся в сапоги, но на этот раз он встал почти без боли. Встал и осмотрелся при свете мелькавшей в облаках луны. За болотом, которое оказалось не очень большим, темнели какие-то бугры. Дома или стога?
Если это хутор, то почему не лают собаки? А если сено, то почему оттуда несется отчетливый запах холодного дыма и чего-то съедобного? Казимир и сам не знал, что бы его сейчас больше устроило: у него все болело, он смертельно устал, был голоден и хотел спать. Он подумал, что, если впереди ждет еще какая-нибудь беда, он раздавит ампулу. Он был смел, но не стоек, силен, но не вынослив. Он пошел к темневшим буграм.
Все-таки это были стога, а дымом пахло от погасшего костра, в котором мальчишки пекли картошку. Их было четверо. Сейчас они уснули после еды и разговоров. Собачонка, одна расслышавшая в ночи рев медведя, удрала со страху ночевать в деревню.
Шпилевский не таясь подошел к чуть светившимся под пеплом остаткам костра и плюхнулся на землю. Ближний к нему мальчишка приподнял голову и снова опустил ее на свернутый ватник. Опять приподнял и только после этого хрипло спросил:
– Ты кто?
– Я шпион, – серьезно сказал Казимир.
Мальчишка засмеялся:
– Ладно тебе… Из МТС, да? А куда ночью идешь? В Козляны?
Казимир не слыхал ни о каких Козлянах и потому не ответил, а спросил сам.
– Картошку всю слопали или найдется пара штук?
– Поищи сам в золе, должна остаться. Тоже мне шпион – на бульбу льстится. Они шоколад едят, если не знаешь…
Шпилевский извлек три еще теплых обгорелых клубня, обтер их сеном, подумал и достал водку. Хотелось побыстрее и безмятежно уснуть. Кажется, здесь наиболее спокойное место для отдыха. Он сделал семь полновесных глотков – это число у него было любимым – и… сонливость начисто пропала. Он вновь ощутил прилив сил. Понимал, что это ненадолго, но пока все тело охватила бодрость. И даже появилась говорливость.
– Коней пасете? – спросил он для продолжения беседы.
– Кобыл, – поправил паренек. – За конями сейчас взрослые пастухи ухаживают. К празднику готовят. Мусить, слыхали, у нас в воскресенье будет бо-о-льшой праздник. Двадцать троек готовят для катания.
– Слыхал, – уже более сосредоточенно сказал Шпилевский. И наугад добавил: – в МТС тоже готовятся, комбайны чистят. Значит, вы тут из «Партизанской славы»?
– Ну да, самая дальняя бригада…
– А кого будут катать на тройках?
– Ясно, гостей. Ну и ударников своих. У меня мать лучшая свинарка, премию получит, потом в бричке с цветами покатит. – Парнишка усмехнулся. – А сама боится шибко ездить, так все ходит в кузню глядеть, хорошо ли дядька Костя эту бричку ставит на колеса. Я ходил с ней, так она ему говорит: «Первачу тебе принесу, если карета не опрокинется». А как раз и опрокинется, потому что он и без того пьяный колеса шинует…
Шпилевскому начали приходить в голову кое-какие мысли.
– Так, говоришь, неважнецкий он кузнец – этот дядька Костя?
– Не говорил я этого! – обидчиво взметнулся хлопец. – Мастер он как раз на все сто двадцать. Только что зашибает. Так, может, не сам и виноват. Кто ни придет, хоть ножницы наточить, а все равно тащит склянку. Вот и приучили. До того дошло, что по ночам работает…
– Это почему?
– Ну вот тебе на! Большой, а не понимаешь, – упрекнул мальчуган. – Днем-то его спаивают, а ночью заказчиков не бывает. Вон – светит его фабрика.
Казимир присмотрелся к всплескам света приблизительно в километре. Он с минуту посидел, сказал спасибо за картошку и объяснил, что ему пора двигаться в Козляны:
– До солнышка, наверное, дойду.
– Ты что! – усмехнулся пастушок. – Который час-то? Полвторого? А солнце в пять. Раньше дойдешь, тут же всего пять километров.
– Ну, будь здоров, привет твоему дяде Косте. Может, его к нам в МТС сманить на работу, там спаивать не будут…
Он ушел, но мальчишка больше не мог уснуть. Что-то его встревожило. Ага, этот непонятный запах, повисший у кострища и даже перебивший запах дыма. Так пахло в хате, когда мать собиралась идти на собрание и садиться в президиум. Одеколон! Он разбудил приятелей:
– Хлопцы, чем тут пахнет?
Один принюхался и с ходу заявил:
– Парикмахерской!
Второй покрутил стриженой головой в охвостьях сена и ехидно спросил:
– К тебе чего, девчонка приходила?
Отвесив ему тумак, мальчуган сказал:
– Как раз не девчонка, а механик из МТС. Что-то мне не попадались механики с таким фасонистым запахом. Керосин – другое дело…
– Он что, сам сказал, что механик?
– Не-е, он сказал, что шпион.
– А по шее ты не хочешь? Не мешай спать!
Они уткнули головы в свои ватники, а мальчик посидел еще, потом встал, проверил на лугу лошадей и скользкой от росы тропкой побежал в Козляны, где на окраине деревни жил сельский участковый милиционер.
Он бежал и внушал сам себе, что, может, не зря покинул свой рабочий пост: дело не только в одеколоне, а в том, что дядька-то появился со стороны болота, от «чугунки», оттуда и дороги на луг нет. И водку дорогую пил. Да еще с чемоданом. Может, ограбил кого в поезде?
Иллюзии и сомнения
Кузница встретила Казимира неверным светом маленького горна и тишиной. Кузнец сидел на дубовом обрубке неподвижно. Он был трезв и сердит. Но не из-за трезвости, а из-за пораненного пальца, по которому попало сорвавшимся зубилом, когда обрубал шинную полосу. Она светилась уже в полнакала, досадливо отброшенная к порогу.
Шпилевский переступил через горячую железяку и поздоровался. Кузнец, наверное, столько повидал на своем веку, что разучился удивляться. Появление в два часа ночи незнакомого человека не заставило его и пальцем пошевелить. Тем более больным. Однако он спросил:
– Ты как сморкаешься, добрый человек? Пальцами нос выколачиваешь или в платок? Если в платок, то давай его – лапу перевязать. Ветошь моя больно грязная.
Казимир не только вынул платок, но и сам забинтовал палец. Дальше беседа пошла еще свободнее. Шпилевский узнал, что осталось ошиновать два колеса к четвертой бричке, а три брички уже готовы – вон стоят за кузницей, хоть сейчас в упряжку. Нет, Казимир не знал, полагается ли кузнецу трудодень за поврежденный палец.
– Вам, городским, без звука полагается больничный листок, – вздохнул дядя Костя. – А мы под бригадирским законом живем. Ведь бригадир чего скажет? Он запоет, что я по пьянке ушибся. А я по темноте – электричества-то в кузне нет. Тебе чего надо-то, ножик, что ли, наточить?
– Нет, я случайно, с дороги сбился. Слез с поезда, пошел на твой огонек, думал в Козляны иду, а попал сначала в болото, потом вот к тебе.
– К кому в Козлянах-то? – покосился на него кузнец. – Что-то я тебя не помню.
– Да ни к кому, но автобус-то там останавливается на Красовщину? Мне туда надо.
– А ну, дыхни! Ага, по пьянке, значит, заплутал. Это бывает. Ну ладно, посиди. Автобус там бывает, только днем. Всю горилку выдул или оставил на опохмелку?
Казимир извлек из чемодана «Беловежскую». На наковальне появился кусок сала и черная горбушка. С закоптелой полки был извлечен граненый стакан. Шпилевский повертел его в руках и брезгливо сморщился.
– Ладно, сполосну у колодца. – Кузнец взял стакан и вышел.
Шпилевский быстро открыл чемодан, саквояж, ящик с иконой, извлек три массивных продолговатых бруска и рассовал их по карманам. Когда выпили водку, дядя Костя предложил вздремнуть до рассвета, и перед сном Казимир тоже вышел на воздух. Три отремонтированных брички стояли в ряд. Казимир подобрал одинаковые по размеру капсулы химических взрывателей, вставил их в бруски и сунул мины под сиденье каждой брички. Когда вернулся, кузнец уже посапывал на соломе под вытертым полушубком.
Одно дело было сделано. Казимир еще раз глянул на светящийся циферблат: три часа утра третьего августа. Капсулы растворятся точно через шестьдесят часов и сработают в три часа пополудни пятого августа, в самый разгар праздника.
Однако это было не главное дело. Основная работа, ради которой он оказался здесь, предстояла впереди. Для нее пора было перевоплощаться в художника. Но Казимиру до смерти надоел тяжеленный чемодан Слуцкого, в котором скопились и саквояж Дударя, и одежда, и ящичек с иконой, и, наконец, кисти и краски. Многое уже было не нужно, в том числе и этот невезучий полувоенный костюм с сапогами. Нет сомнения, что в округе ищут человека именно в таком костюме.
Казимир давно заметил в углу кузницы потертый, но достаточно приличный для командировочного человека фибровый чемоданчик. Наверное, дядя Костя носил в нем из дому еду.
Шпилевский растолкал кузнеца:
– Слушай, папаша, мне пора. Давай чемоданами меняться, надоело мне этакую дурь таскать, руки оттянула.
– В придачу сто грамм даешь? – спросил кузнец, ничуть не удивляясь предложению.
– Так всю водку вытянули. Четвертную могу выложить.
– И на том спасибо, добрый человек. Перекладывай свое барахло, а мое в уголке оставь. Ну и счастливо тебе, а я еще посплю, быстрее палец заживет…
В предрассветной синеве Шпилевский выбрал в километре от кузницы густую осиновую рощицу, быстро переоделся там в костюм Слуцкого, а ненужную поклажу закопал. В чемоданчике кузнеца остались только художнические принадлежности, коробка с иконой да серый костюм – на случай праздничного парада. И конечно, яйца.
Пистолеты удобно разместились под мышками внутри широкой блузы, заветная ампула перекочевала в ее воротник, а шесть оставшихся плоских мин даже не оттопыривали карманов. Он тщательно вымыл в лужице лицо и руки, стараясь не замочить волосы и брови, и вновь почувствовал себя бодрым и уверенным. Нога совсем не болела. Он вернулся на дорогу и зашагал в сторону, противоположную деревне Козляны. Дурак он там показываться за полдня до автобуса!
Он был уверен, что начисто замел следы и близок к цели.
Он ошибался, потому что многого не учитывал. Его неплохо учили, как играть на людских слабостях, как уходить от профессионалов службы безопасности в «восточных» странах. Но ни он, ни его инструкторы не в состоянии были понять характер здешних людей. Например, таких, как Варька Мойсенович и пастушок в ночном. Как ворчливый на свое житье-бытье сельский кузнец дядя Костя… В нем Шпилевский тоже ошибся.
…Дело в том, что кузнец ни минуты не спал. Он разучился спать по ночам за три года партизанской войны, потому что именно в эту пору суток ему – отрядному оружейнику – приходилось возвращать к жизни автоматы и пулеметы, карабины и минометы, покореженные в боях. Пока ребята отсыпались, он снаряжал их в новую операцию. Говорят, кузнецы сильно глохнут от грохота своих инструментов. Это неправда: у них портится обоняние от вечной гари. Зато, как это ни удивительно, никто лучше их не слышит звон кузнечиков в траве, шелест еще далекого дождя, писк мыши в соломе.
Первое, что насторожило кузнеца Константина Бойко в прохожем, это руки незнакомца, когда он при свете горна и переносного фонаря перевязывал ему палец. Тыльная сторона кистей и запястья были покрыты густыми, но совсем светлыми волосами. А брови и волосы черные ажно до блеска.
Вот почему он сначала не стал ни о чем расспрашивать ночного гостя, а ждал вопросов. Но тот, видать, был умен и не спешил раскрываться, надеясь, что за водкой любитель даровой выпивки сам забудет о любопытстве. Ладно, надейся, хотя больше всех репутацию пьяницы создает кузнецу недруг бригадир: дядя Костя отказался ему задаром крышу оцинковать.
Другое, что привело дядю Костю уже в прямое смятение, – это легкое позвякивание друг о друга металлических брусков за кузницей, когда незнакомый человек вышел по нужде. Сколько раз он сам слышал этот характерный звон минных корпусов из особой стали. Этот звук он ни с чем не спутает. Потому и прильнул к дверной щели. Темный силуэт двигался от брички к бричке.
Надо немедленно бежать куда следует! Один он не справится с молодым и сильным парнем, к тому же тот наверняка при оружии. Попробуй рвануть из кузницы – догонит и пришьет в два счета.
Слегка успокоило кузнеца предложение незнакомца обменяться чемоданами. Тот, значит, считает его совсем тупым пропойцей, не способным ни к каким подозрениям. Ладно, считай!
Когда парень в кителе исчез, дядя Костя прежде всего осмотрел чемодан. Ничего необычного. Тогда он метнулся к гордости своих рук, – отремонтированным бричкам. И быстро нащупал под сиденьями мины. Он был оружейник, но не сапер и не знал, конечно, устройства этих совсем незнакомых брусков. Но то, что они снаряжены, он не сомневался, и потому надо было торопиться. Очень!
Он бежал с чемоданом по дороге в Козляны и ждал взрыва. Но вдруг рассмеялся и остановился. В голову пришла простая мысль: диверсант не будет тратить мины на пустые брички. Взрыватели поставлены с расчетом на людей, которые покатят в экипажах кузнеца дяди Кости. А такое предстоит только завтра…
Он перешел на шаг и постучал в хату участкового милиционера, когда показался краешек солнца.
– Да ужо пошел ваш старшина. Прибег хлопчик и потянул его шукать якого-то дядьку с деколоном. Я спросонья не все разобрала. На дорогу они пошли, – раздался сонный женский голос.
Туда же двинулся и Константин Буйко. Встретив милиционера, он коротко доложил о случившемся, и они оттащили на всякий случай чемодан с минами в глубокий овраг, а сами продолжали внимательно высматривать высокого человека в кителе и сапогах.
Но тот так и не вышел на автобусную остановку. А когда в полдень автобус подкатил, в нем тоже не нашлось никого похожего. Ехали пионерчики на экскурсию в город, крупно спорили два овощезаготовителя о сезонных ценах на помидоры, баюкала младенца молодая мамаша, да какой-то веселый художник в вельветовой блузе и с золотыми зубами рисовал на обложке блокнота карикатуру на заготовителей. Он показал ее заглянувшему в автобус старшине, и тот, несмотря на всю озабоченность, невольно улыбнулся: уж больно похоже и забавно.
Дядя Костя тоже заглядывал в окна автобуса, но не узнал в разбитном и суетливом парне ночного посетителя. Да и говор был у художника не тот.
Эх, поднять бы ему глаза чуть выше: там на багажной полочке лежал-полеживал его собственный чемоданчик! Узнав за стеклом кузнеца, Шпилевский так растерялся, что не успел даже спрятать багаж. Но пронесло…
Участковый не мог ждать следующего автобуса или попутных машин: в овраге лежал опасный груз. Он взял из дому велосипед и покатил в Красовщину, к ближайшему телефону.
Противостояние
Нет, Юра Харламов, проезжая на пароме, не узнал в пижонистом художнике высокого мужчину, который вышел в сумерках из вагона. Его насторожил лишь странный поворот головы. Однако коллега весьма доказательно разубедил Юру – художнический прием. Ну и черт с ним, с золотозубым художником.
Но во время беседы с Алексеем Харламов отчетливо вспомнил другое. У студента, оказывается, образное мышление. Именно как кошка из подворотни выглянул тогда пассажир в кителе из тамбура вагона. Незаметный взгляд влево, такой же вправо, и после них уже решительный соскок с подножки.
Это не убеждало, но наводило на мысль, что Казимир Шпилевский – человек, побывавший в то же утро в райцентре и виденный бабкой Настей, и преступник, ранивший Айвенго, вполне мог быть одним и тем же лицом. Переодеться не проблема, и не велик труд сменить саквояж на чемодан Важно другое: куда он сейчас исчез и как намерен осуществить свой замысел в Красовщине?
То, что такой замысел имеется, уже не было сомнений. Слишком упорно рвался сюда агент. И повод основательный: ожидается приезд одного из известнейших людей в республике. На празднике будут все руководители района, ответственные работники из соседних местностей, гости из Прибалтики. Удайся покушение – какой толчок был бы для активизации антисоветского подполья, для распространения паники среди населения! Повод есть, агент (или агенты) где-то есть. Что же готовится врагом? Пора знать, потому что до начала праздника остались сутки. Вот о чем думали Василий Кондратьевич и лейтенант Харламов, направляясь в «Партизанскую славу» после своего разговора о глухонемом и чемодане с царапинами. «Победа» мчалась впереди, Юра пылил сзади на мотоцикле. Миновав колхозную контору, они подлетели к овощехранилищу. Здесь стояли Мойсенович, парторг, Михаил Андреевич, участковый из Козлян и капитан-сапер.
– Показывайте! – бросил подполковник.
Ему показали четыре упругие пластиковые капсулы, каждая величиной с мизинец. На них отчетливо чернела цифра «60».
– Нуте-ка, прикинем, на какое время запланировал брюнет в сапогах взрыв наших передовиков? – сказал Василий Кондратьевич. – Старшина! Когда, по словам кузнеца, был у него этот любитель «Беловежской»?
– Выходил к бричкам в три часа. У Буйко ходики в кузнице, он засек.
– Умница партизан, помню его. Значит, взрыв планируется на пятнадцать часов завтра. Парторг, дайте, пожалуйста, регламент праздника. Та-ак. Митинг… последний сноп… награждение. Ага: с четырнадцати до шестнадцати катание на тройках, игры, соревнования. Совпадает. А когда наш «гость» мог увидеть этот сценарий?
– Ну, это не проблема… – замялся парторг. – Мы его за две недели размножили на машинке и всюду разослали.
– И то верно, не проблема. Товарищи председатель и парторг, нам нужны три-четыре сметливых комсомольца, желательно служившие в армии. Но… сами понимаете!
Мойсенович ухмыльнулся:
– Вроде не в наших интересах разводить панику. Только и вы уж, уважаемые товарищи, не дайте испортить праздник.
…Шпилевский заканчивал писать лозунг на пароме, когда на него въехали «Победа» и мотоцикл. Он вместе с ними сплавал на деревенский берег, продолжая орудовать кистью, но и там не успел окончить работу до следующего рейса. В этот раз на палубу зашли двое колхозных парней и все тот же широкоплечий. На Казимира они внимания не обращали. На песчаном берегу троица направилась к лодке Дударя, ощетинившейся удочками. Один из парней зажестикулировал, словно матрос-сигнальщик на палубе. Глухонемой свернул удочки, подплыл к берегу и вышел из лодки. Вся компания погрузилась в нее и вскоре скрылась за поворотом. Старик зашагал к парому, ступил на палубу и направился к Шпилевскому.
– Не останавливайся рядом, – шепнул ему Казимир. Недалеко был моторист-паромщик. – Иди в лес, к старому блиндажу.
Когда они встретились у блиндажа, Казимир зло сказал:
– Повели твою ладью обыскивать. Ничего в ней не оставил?
– Интересного для них ничего. Другое хуже, пан начальник. Молчать они при мне начали. Не разговаривают между собой. Так понимаю, что подозревают, будто я слышу. Откуда?
– Ну, тебе лучше знать, где наследил. У меня своих хлопот достаточно. В трибуну мины не подсунешь: видел я у одного из ихних миноискатель. Значит, завтра перед парадом еще раз все обшарят. Паром, конечно, тоже раз пять обследуют. Пройдутся и по дорогам. Так что мои жестянки могут и не пригодиться. Имеешь какие-нибудь другие соображения?
Дударь думал не про то. Только бы этот парашютист не попался. Если схватят, ниточка непременно приведет к Леокадии: заходил, ночевал, племянником числится. Прощай, значит, дочь. О себе он как-то не думал в эти последние тревожные дни. Иногда ловил себя на мысли, что смотрит на собственную персону как на готового покойника. А вот как уберечь Леокадию или хотя бы смягчить ждущий ее удар? Эх, старик, старик, ведь это ты в конечном счете испоганил всю ее жизнь. Внушил чушь несусветную, будто уготована ей судьба помещицы. И повела девку мечта несбыточная по самым что ни есть путаным стежкам-дорожкам. Другие-то бабы ее возраста, да и не умнее ее, вон как живут при нынешней власти. Веселые, с семьями, никого не боятся. Как же, нужна она тем американцам, как вот он этому безжалостному парню из-за кордона!
Вместе с тем Дударь и не думал уклоняться от участия в акции. Он понимал, что Шпилевский его просто убьет при малейшем шаге в сторону да и Леокадию не пожалеет… Самому убить его? Зачем? Дударю это не скостит вины перед судом: больно много на его счету незамолимых грехов. А вот дочь спасти – тогда бы и самому помирать легче. Только как?
– Какие могут быть думки у старика, – уклончиво сказал он Казимиру. – Я ваших планов не знаю, да и сил тоже. Чего бы проще – закидать их завтра бомбами с самолета со всем их праздником, так ведь не по возможностям.
– Действительно – старый осел! – обозлился Шпилевский. – Иди сдавай рыбу председателю, бери расчет и уплывай к своему хутору. Будет для тебя в райцентре задание. Выполнишь – по возвращении к своим я ходатайствую о медали для тебя и двойном окладе. Ну и здесь оставлю тысчонок двадцать.
– У вас всего-то было двадцать, четыре пачки по пять, – усмехнулся Дударь.
– Вот балда, там сорок было, даже этого не заметил, – снисходительно бросил Казимир. – Двойные склеенные купюры… Ты шофера райкомовского знаешь? Женя? Очень хорошо. Так вот, подаришь ему завтра свежую щуку, когда будет ехать сюда со своими хозяевами. Встретишь по дороге, будто с берега идешь, и подаришь. Доходит?
Дударь оценил: «Хитер, змееныш, знает, что там баба поедет и ни в жизнь не откажется от свежей рыбки!» Вслух сказал:
– Большая щука нужна, чтобы влезла в нее жестянка. Да и зашить ее нелегко.
– Это твоя забота. И кстати, последнее. Отдай рыбину и спи в своей развалюхе, да так, чтобы люди видели, что в воскресенье ты и близко не подходил к Красовщине.
– Все понял, начальник.
– Конечно, я мог бы поручить заминировать райкомовскую машину своей «тетушке», – задумчиво добавил Шпилевский. – Тем более, что она учительница и знакома с женой секретаря райкома, поскольку та директриса школы. Но она – протухшая вобла, толку от нее нуль. Не исключено, что скоро придется убирать… Ты близко знаешь эту дуру?
«Ближе, чем тебя, сучье отродье, – чуть не крикнул Могилевский. – Как бы тебя быстрее не убрали, гаденыш».
Но вслух опять сказал послушно:
– Мне запрещено было ее близко знать, начальник. У нас разные дела.
Василий Кондратьевич с любопытством наблюдал, как глухонемой рыбак объяснялся с председателем. Он загибал один за другим пальцы, разводил руками, мотал головой, потом изобразил, будто расписывается на листке, и при этом густо гудел. Очень хотелось рявкнуть: «Прекрати спектакль!» Но надо было терпеть до конца. В лодке Дударя ничего предосудительного не нашли, и следовало ждать, что же дальше предпримет этот старый обманщик.
Председатель наконец объявил:
– Он говорит, что рыба больше не клюет, поднялся восточный ветер, а наловил он, говорит, на уху для целого полка и просит уплатить ему и отпустить.
Подполковник кивнул: не возражаю. А сам думал, кого же направить понаблюдать за дальнейшими действиями Дударя. Юра уехал в Козляны обстоятельнее побеседовать с кузнецом и пастушонком. Михаил Андреевич с капитаном-минером проверяет ближайшие дороги. Остается поручить задание одному из комсомольцев, которые оказались толковыми хлопцами: обнаружили в лодке хоть и не относящийся прямо к делу, но весьма искусно замаскированный тайник. На случай встречи с рыбнадзором. Тот глядел и не находил, а ребята разнюхали.
Хорошо, пошлем хлопца.
И когда Болеслав Могилевский поплыл вниз по течению, параллельно ему двинулся по лесному берегу сельский паренек Витя. Он получил подробные инструкции и совет прихватить ватник, потому что августовские росы холодные, а ему придется нести вахту целую ночь.
Дударь устало перебирал веслами и так же устало разматывал клубок невеселых мыслей.
…Этот бешеный щенок думает завтра взорвать его руками машину с секретарем райкома. Сам он, видать, возьмется за начальство из области. Если и удастся, что будет потом? После слез людских да похорон пышных ничего не изменится для Дударя – одинокого, всем чужого и никому не нужного старика. Впрочем, изменится, но в худшую сторону: скорее всего, сразу арестуют, раз уж и до взрывов заподозрили в симулянтстве. («Не иначе, бритая сволочь в сутане властям вякнула, – по-прежнему лениво подумал Дударь. – Нашел я кому исповедоваться. Ну, да сейчас все равно…»)
А потом – скорая крышка тебе. И останется Леокадия совсем одинешенька с вечным камнем на шее: дочь наемного убийцы. Именно убийцы, а не какого-то борца за идею. Сроду он им не был…
Как снять с дочери этот тяжелый камень?
…С высокого берега сквозь смородинные кусты Витя с удивлением наблюдал, как Дударь бросил весла на борта, обеими руками поднял со дна лодки двухпудовый валун, служивший якорем и потому обмотанный веревкой, и долго его разглядывал, держа на коленях.
Потом поплыл дальше.
Синекура под угрозой?
Приход и уход «племянника» породил у Леокадии совершенно угнетенное состояние. Мрачная подавленность чередовалась с внезапными приступами энергии, когда ей хотелось куда-то бежать и что-то предпринимать. Надо спасать себя! И наверное, еще кого-то! Она была набожна, и мысль о самоубийстве ей не приходила в голову, но и жить по-прежнему, а вернее, полусуществовать, словно заживо погребенной, она больше не могла ни часу.
То ей вспоминался выхоленный гость «оттуда» с его зловещим цинизмом и барским высокомерием, то приходили на память его наглые вопросы: «Сколько этих вшивых ублюдков в вашем классе?» Его прощальная небрежная реплика «Ну-с, доживайте, раз уж приспособились» – повергла ее в окончательное смятение. Сказал словно о каком-то ничтожном биологическом подвиде, умудрившемся адаптироваться в немыслимой среде.
Она сутки пролежала без сна и еды, а назавтра пошла к отцу Иерониму. Пошла не таясь. Он откровенно растерялся, увидев ее среди бела дня на пороге кабинета.
– Что-нибудь случилось, пани Леокадия?
– Да, пан Иероним! Как вы знаете, мне здесь больше не с кем посоветоваться. А пришла пора получить совет… возможно, на всю оставшуюся жизнь.
Она была бледна и потому некрасива, а дрожащие пальцы походили на старческие. Она с необычной для нее краткостью и точностью изложила всю накопившуюся душевную боль и отчаяние от безысходности жизни. Она дала понять собеседнику, что он тоже повинен в ее внутренних шатаниях, раз сам позволил себе колебание в верности их обоюдной жизненной позиции.
– И что же, пани Лёдя? – осторожно спросил ксендз.
– Это я, я у вас спрашиваю – что? – почти крикнула Могилевская. – Вы долго руководили мною, почти с самой юности, так дайте напутствие и сейчас – перед скудной моей старостью. Мне пошел четвертый десяток, а я так ничего и не понимаю. Я почти не жила…
Ксендзом овладел страх. Не иначе, она решила идти с повинной. Отговорить ее? Только не это! Она все равно пойдет, но пойдет раздраженной на него, и тогда… О, женская злоба добра не помнит. Он высказал свои опасения вполне прозрачно:
– Вижу, что всевышний уже вложил в вашу душу решение и потому мой совет был бы неуместным и даже кощунственным. Любой шаг совершается человеком по воле Божьей. Одно хочу напомнить: увлекая за собой на суд людской своих единомышленников, кающийся не приобретает блага ни в этом, ни в лучшем мире…
«Господи, да он перетрусил! – поняла Леокадия. – Прежде всего о себе заговорил… Хоть бы постеснялся так откровенничать». Но она не высказала презрения, а смиренно проговорила:
– Вы можете быть спокойны, пан Иероним: люди узнают только то, что нас связывала лишь любовь к изящному. Не более. Я о другом хочу посоветоваться с вами как со своим духовником. Будет или не будет сокрытием греха, если умолчу в трудный час об известной вам тайне несчастного пана Болеслава?
Ксендз ощутил еще большее смятение чувств. Если она скажет следователю о мнимом глухонемом, а Дударь, в свою очередь, проговорится при допросе, что настоятель костела всегда знал о его симуляции, как тогда будет выглядеть отец Иероним? Весьма плачевно: как укрыватель, если не сообщник, иностранного агента. А это в самом лучшем случае – позорное изгнание за рубеж, где он вряд ли будет встречен как великомученик. О синекуре, подобной здешней, мечтать ему не придется. Заштатный писарь в какой-нибудь духовной канцелярии…
– Конечно, покаяние должно быть полным, если перст всевышнего направляет вас на него, – не очень уверенно начал ксендз. – Но, с другой стороны, позволю повторить свою мысль: увлекать за собой других на избранный вами крестный путь – вряд ли это в нравственных полномочиях рядового смертного.
– Я тоже так думаю, – с искренним облегчением сказала Леокадия. – Тем более что он мой отец.
Отец Иероним растерянно сел. Этого он не знал. Так вот, значит, какой силы скрытность таилась в этой хрупкой и бледной женщине! Скрытность от него – ее духовного и мирского избранника! Так где же гарантия, что и сейчас она не скрывает от него многих своих душевных движений, которые пойдут ему в невосполнимый вред? Что-то надо немедленно предпринять! Нет, ее он, конечно, не тронет, это было бы предельно низко и самоубийственно, но предупредить события в порядке самозащиты – совсем другое дело.
…Так родилось письмо настоятеля костела к Василию Кондратьевичу. «Этот сигнал мне зачтется в случае осложнений», – удовлетворенно мыслил ксендз и уже не жалел ни о разрыве с многолетней подругой, ни о ее суровом решении относительно самой себя.
А часы бегут…
В Красовщине Василий Кондратьевич тоже не забывал о полученном письме. Даже спровадив Дударя, он не мог отделаться от мысли, что тот продолжает участвовать в подготовке к преступной акции. Как? Только бы этот Витя не допустил промашки. А тут произошли еще два события.
Первое. Примчался из Козлян Юра Харламов и доложил о разговоре с кузнецом. Тот особенно напирал на разницу в цвете растительности у ночного посетителя на голове и руках. Дальше – больше. Харламов со старшиной обшарили ближайшие овраги и лесочки и вот – нашли в рощице зарытые в листву вещи. Дядя Костя и мальчишка из ночного подтвердили: тот самый костюм. Самое же любопытное и одновременно тревожное – распоротый левый уголок стоячего воротничка кителя.
– Та-ак! – крякнул подполковник. – Выходит, ампула была. И перекочевала в другое место. Значит, просто переоделся, а не исчез с места событий. Думайте, лейтенант, во что он переоделся.
– Я не все еще вам сказал, Василий Кондратьевич, – чуть замялся Юра. – Конечно, фибровых коричневых чемоданчиков наша кожгалантерея печет тысячи, но…
– Ну?!
– Совпадение странное: получается, что у кузнеца и художника они вроде бы одинаковые. Дядя Костя вспомнил, что левый замочек у его чемоданчика плотно не защелкивался. Разрешите проверить.
– Не разрешаю. Прежде чем подозревать и идти на обыск, надо иметь более веские основания. Кроме того, если даже этот Лев – агент, то он стреляная птица и сразу заметит досмотр. Моментально свернет всю свою игру и смоется. Наконец, не забывайте об ампуле…
– Так точно, – подтянулся Харламов. – Ваши распоряжения?
– Простые. Продолжайте собирать данные о художнике. Я буду здесь, в конторе. О, дьявол, кто там еще?!
Последняя реплика относилась к счетоводу, который позвал Василия Кондратьевича к телефону.
Дежурный по отделу сообщал, что явилась местная учительница Могилевская и настаивает на немедленной встрече с подполковником.
– Так-таки на немедленной?
– Да. Утверждает, что крайне важно и срочно.
– Гм! Могилевская? Это такая тихонькая и сухонькая? Ладно, еду.
Это был второй факт, который отвлек Василия Кондратьевича от сжимавшихся в тугой узел событий в Красовщине. Он уехал, а узел продолжал сжиматься. Или раскручиваться?..
Отправив Дударя домой, Шпилевский занялся установкой вдоль главной улицы красных флажков на заборах и воротах. Охапки таких украшений за ним таскали двое мальчишек. Тонкие древки были недавно выкрашены и пачкали руки. Когда проходивший мимо Юра кивнул художнику и глянул на его запястье, ничего рассмотреть не удалось. На тыльной стороне ладоней краска, обшлага туго застегнуты.
– Чего обедать не идете? – поинтересовался Юра, как у знакомого. – Эк ведь как здорово перемазались…
Это вышло естественно. Они и в самом деле были вроде бы слегка знакомы: вместе мотались на пароме. Слуцкий охотно откликнулся:
– Бывает хуже. Потому и не иду обедать, что надо сначала выкупаться.
– Идем вместе, – обрадовался Харламов, загоревшись желанием поглядеть на художника в одних трусах и без марлечки на подбородке – авось она отмокнет в реке.
– Вы думаете, мне жизнь надоела? Вы меня загоняете, я видел с парома, как вы плаваете. Лучше я под колодцем марафет наведу.
«Скользкий, черт!» – отметил про себя лейтенант.
«Куртку хочет проверить», – решил Казимир и внутренне содрогнулся: там пистолет, флакон с жидкостью, пять тысяч рублей, ампула. Хорошо, что остальное перепрятано в блиндаже.
Они разошлись, и каждый продолжал напряженно думать о своем. Шпилевский чувствовал, что начинает теряться. Его обкладывали, как медведя в берлоге. Кто мог подумать, что под такой жесткий надзор будут взяты дороги, паром, лодка и даже трибуна. Что это – обычная бдительность перед приездом начальства или результат собственных промахов Казимира?
Всего час назад он с ужасом видел, как тот самый громоздкий чемодан, оставленный им в кузнице, был погружен в «Победу» и увезен в райцентр.
Уже дошли по следу до кузницы! А здесь закрутился около него этот широкоплечий. Неужели смыкается черный круг? Да нет же, нет у них пока прямых доказательств, что художник – не художник, а механик. У него здесь ни одна коронка с зубов не спала, перед кузницей он их снимал. Его ни разу не подвел еврейский акцент.
Наконец, он подлинный мастер своего ремесла: хромой председатель только языком щелкает от восторга при виде всех этих ярмарочных украшательств.
Ладно, допустим, личная безопасность пока не под прямой угрозой. Но дело? Оно-то стоит, а часы бегут. Что же остается – прямая засада на дороге и обстрел обкомовской машины из двух пистолетов? Пусть даже Дударь справится с районным начальством, но нельзя упускать главную фигуру праздника. Не простят ему этого в центре, пусть он даже благополучно доберется на Запад через Кавказ.
Нет, не доберется, если будет в открытую стрелять. Догонят, и тогда… ампула. А ему двадцать второй год… Думай, Казимир, думай!
Омут
В это время Леокадия выходила из кабинета подполковника. Она была уверена, что выйдет отсюда не одна, отправят ее куда угодно, только не домой. А она пошла именно домой – совершенно обессиленная и потрясенная. После часового разговора и двухчасового составления письменного заявления ей было предложено вернуться на квартиру и никуда пока не выходить.
– Почему только домашний арест? – горько спросила Леокадия. – У власти мало тюрем для врагов?
Василий Кондратьевич чуть поморщился:
– Не надо мелодраматизма, Леокадия Болеславовна. До сих пор вы говорили более разумно. Не выходить из дому вам необходимо в целях вашей же безопасности. Вы ведь не гарантируете, что «племянник» далеко исчез. Поэтому не считайте стражниками товарищей, которые будут пока охранять вашу квартиру.
Когда женщина, цепляясь за косяки широкой двери, вышла из кабинета, он долго сидел молча, отрешенно глядя перед собой. И вдруг с горьким недоумением произнес:
– Если все это действительно правда, то какая же она набитая дура! Классическая, хрестоматийная, феноменальная! Так испоганить ни за что собственную жизнь!
А дома Леокадию ждали. В темных сенцах сидел на кадушке ее отец. Это совсем переполнило чашу, и она без чувств упала на кровать. Она решила, что Дударь уже знает об ее поступке и наступило возмездие, о котором говорил ее недавний собеседник.
Могилевский же понял отчаяние дочери по-своему: нарассказывал ей тот гаденыш о его темных делах, и она при одном виде отца падает в обморок от ужаса.
Но так просто уйти отсюда он не мог. Он смочил водой голову Леокадии, дождался, пока она откроет глаза, и глухо проговорил:
– Если можешь, за все прости, дочка. Больше я черной колодой на твоем пути лежать не буду. Это все, чем могу тебе помочь, не обессудь. А ты – иди к людям. Ну и… прощай!
Он чуть коснулся ее волос и вышел не оглядываясь. В тревожной растерянности от непонятных слов она метнулась к окну. Старик волочил ноги через улицу. А у ее крыльца тоже в явной растерянности толкался немного знакомый ей мужчина. Он то порывался идти за Дударем, то оборачивался к крыльцу. Наконец без стука влетел в комнату, оглядел с ног до головы женщину и облегченно пробормотал что-то очень похожее на «слава те господи!» и вышел.
А за Дударем шел вдоль улицы сельский парень Витя. Они миновали поселок, вышли на заброшенную проселочную дорогу, которая вела к отдаленному развалившемуся хутору, и здесь, на пустынном месте, Витя сообразил, что стоит старику обернуться, и тот сразу заметит своего преследователя. Так оно и произошло на подходе к хате. Дударь словно споткнулся и вполоборота стал пристально рассматривать своего нежданного спутника. Витя был о многом предупрежден и не мог рассчитывать на дружелюбные объятия при встрече с мнимым глухонемым. Но он был парень плечистый и крепкий, а бежать обратно ему самолюбие не позволило. Но и стоять на месте было ужасно глупо. Он пошел вперед, правда, не очень быстро.
Дальнейшего он никак не ожидал. Дударь взмахнул рукой в приветливом жесте и громко прохрипел:
– Шагай-шагай, не робей, никакого худа не сделаю!
Парень подошел, но был весь настороже, отметив, что старик свою маскировку почему-то отбросил. Даром такое не делается.
Дударь продолжал хрипло говорить:
– Ну чего ходишь за мной от самой Красовщины? Приказали? Не надо уже никаких приказов, пойдем в хату, я тебе что-то дам, и валяй ты обратно к тому начальнику, который тебя послал.
Еще ничего не понимая, Витя вошел в неогороженный двор. У погреба жалобно блеяла привязанная черная коза. Ее разбухшее вымя почти волочилось по земле. Земля была выедена и вытоптана вокруг, а пересохшее корытце опрокинуто. Старик вынес из хаты солдатский котелок и прежде всего сел доить козу. Потом отвязал ее и хлестнул веревкой:
– Ну, иди на все четыре, кормилица-поилица, да серым не попадайся. Авось кто и подберет тебя.
Потом он оглядел своего гостя с ног до головы и опять прохрипел:
– Неженатый? Ну так твое счастье, что попался на пути. – Он заглянул в низенькую кладовку и вынырнул оттуда с желтой сумкой. – Вот, пригодится тебе на свадьбу и обзаведение. Да не сумка – ее ты начальникам отдашь, а держи деньги. Их можешь не отдавать – мои. Здесь порядочно. А побрезгуешь, выкинь к свиньям собачьим.
Он перевел дыхание, словно долго бежал, и уже размеренно проговорил:
– Теперь так. Запомни четыре слова и передай их своим в Красовщине. Не перепутай. Вот так скажи: «Быстро берите парашютиста-художника». Чего вытаращился? Беги! Э-э, понял: боишься приказ нарушить и меня оставить без догляду. Ну, тогда выбирай сам: или доброе дело делай, или за покойником наблюдай…
Витя был парень не из робких, но испугался, глянув в глаза Дударя. Он не видел глаз. Вместо них были тусклые белесые пятна без зрачков.
И он ушел с хутора, а потом побежал изо всех сил по прямой дороге в колхоз, на ходу пытаясь переварить все увиденное и услышанное за последние полчаса.
Где-то через километр его догнала «Победа». Василий Кондратьевич сквозь облако пыли крикнул:
– Ну где он? Упустил?
Давясь воздухом, Витя все рассказал. Подполковник грохнул кулаком по стеклу:
– Э-эх, молодо-зелено! Нельзя было оставлять его. Водитель, разворачивайся на луг и забудь, что у тебя легковушка, гони к хутору, как на танке.
Но на хуторе уже не было ни души, даже коза сбежала.
– К берегу! – скомандовал Василий Кондратьевич. – Показывай, Витя, где он вылез из лодки.
…Болеслав Могилевский вышел к лодке медленным и чуть торжественным шагом. Он оттолкнулся от берега и поплыл к омуту, где часто ловил язей. Там он заметил две торчащие из кустов удочки, но это его не смутило. Пустив лодку по течению, он поднял с днища валун-якорь, обмотал веревку вокруг шеи и вдруг локтем ощутил в кармане брюк что-то твердое. Пошарил и достал ту самую мину. А взрыватель? Вот он, в ватнике. То и другое старик порознь зажал в кулаках и, сильно размахнувшись, швырнул на берег:
– А ну, хлопцы! Зробите салют на реке по мою душу!
И без всплеска перевалился через борт.
…Совершенно изумленные и перепуганные всем виденным, Варька и конопатый Юзик глядели то на черную воду, то на зарывшийся в песок металлический брусок и светлый цилиндрик. Юзик первый вскочил на ноги и бросился бежать от берега, захлебываясь в крике:
– Ду-да-рь уто-пи-лся!
Но тут из-за луговых кустов на мальчишек вылетела коричневая «Победа», и подполковник быстро затолкал их в машину, чтобы не оглохнуть от истошного вопля.
Разобравшись в происшествии, он кинулся к омуту и сразу понял, что своими силами они вряд ли достанут тело: темные упругие спирали воронок яснее ясного говорили о глубине ямы.
– Знал место, – угрюмо пробасил шофер. – Тут близко к шести метрам. Ну, я все-таки нырну, как-никак служил на флоте.
– Точно, шесть метров, – подтвердил Варфоломей. – Мы шпагатом с гайкой мерили. А у дна течение такое, что и гайку волочит вниз.
– Еще не лучше, – сказал шофер, но все-таки разделся и прыгнул в омут.
А через семьдесят секунд вынырнул. Отдышался и сказал:
– Еле дно достал, крутит волчком, а внизу в бок куда-то тянет. И темно, как в торпедном люке. Не, без водолазов не обойтись. Или на отмель его вынесет.
– С чего это он утопился? – толкнул Юзик в бок приятеля.
Но внимание Варфоломея уже переключилось. Он во все глаза разглядывал Витю, а еще внимательнее его желтую сумку на ремне. Глянул на ноги: с азарта померещилось, что и туфли остроносые. Посмотрел на подбородок – он зарос трехдневной щетинкой. Варька силой оттащил подполковника от машины и чуть не захлебнулся слюной:
– Василий Кондратьевич, сумка!
– Ну?
– Желтая. Та самая. Шпионская, Айвенговская.
– Знаю. Так что?
Варька отрешенно глядел на собеседника.
– Так чего вы его не арестовываете?
Подполковник наконец понял Варфоломея.
– Нет, дружище, это не тот. А настоящему хозяину сумки мы скоро ее предъявим, за тем и едем. Надеюсь, далеко он не уйдет.
Машина помчалась в Красовщину.
А ребята через луг заспешили домой, прихватив удочки и самодельные луки с желтыми свежеоструганными стрелами, на хвостах которых горели красные перья.
Две банкноты
Шпилевский действительно далеко не ушел: он просто снова замаскировался. Случилось то, чего опасался Василий Кондратьевич: лейтенант Харламов все-таки спугнул его. А произошло это так.
Юра размышлял правильно. Если нельзя осмотреть растительность на теле художника и проверить его чемоданчик, то все равно должны быть приметы, по которым можно установить: Слуцкий ли был ночью в кузнице?
Юра вспомнил о двадцатипятирублевой бумажке, пожертвованной дяде Косте за чемодан. Он снова оседлал свой «БМВ» и слетал к кузнецу. У того ассигнация еще сохранилась, хотя вот-вот могла быть обменена на некий товар, потому что Харламов застал дядю Костю на крыльце сельмага в Козлянах. Лейтенант записал номер купюры – «ХО 6391250» – и помчался обратно. Час назад он видел, как художник заходил в магазин и вышел оттуда с банкой тушенки, – видимо, решил добавить ее в колхозную молодую бульбу с огурчиками, принесенную ему на обед в клуб.
Юра повел с продавщицей тетей Броней хитрый разговор. Сказал, что за время командировки у него в карманах скопилось столько мелочи и мятых рублевок и трешек, что вываливаются при езде на мотоцикле. Вот они. Нельзя ли обменять? Она и обменяла ему выложенный некомпактный капитал на двадцатипятирублевую ассигнацию. А поскольку он попросил бумажку поновее, чтобы не истерлась, то к нему как раз попала ассигнация художника. Она была единственной новой в изрядно замусоленном содержимом кассы сельского продмага.
В комнате парторга Юра сравнил номера и остался сидеть в глубокой задумчивости. За тушенку был уплачен билет Государственного банка достоинством в 25 рублей за номером «ХО 6391249».
Значит, купюры, выданные кузнецу и тете Броне, вынуты из одной пачки. Что ж, лейтенант, пора брать этого Льва, пока он еще что-нибудь не устроил. Брички, к счастью, удалось обезвредить, но ясно, что сегодняшнюю ночь и завтрашнее утро агент не будет сидеть сложа руки.
Харламову не удалось дозвониться до Василия Кондратьевича: дежурный сказал, что подполковник уже выехал в Красовщину. Значит, минут через пятнадцать будет здесь. Но прошел целый час, а «Победа» не появлялась. Без санкции начальства лейтенант не рисковал перейти к решительным мерам.
Между тем Шпилевский не терял ни минуты. Он только что принялся за обед, как увидел в оконце клубной комнаты широкоплечего чекиста. Тот опять прикатил на мотоцикле и круто затормозил у магазина. Из сельмага он вышел в такой спешке, что не стал отгонять свой транспорт, а пешком пошел через улицу в контору. «Чего он опять выудил?» – подумал Казимир и не стал доедать тушенку. Последние часы он чувствовал себя словно на медленно раскаляющейся плите. Он быстро пошел в магазин.
– А где мой друг-мотоциклист? – удивленно спросил он продавщицу. – Машина вроде у вашего крыльца.
– Только что был, – развела руками тетя Броня.
– А «Беломор» он взял на мою долю?
– Н-нет.
– Так чего он тогда покупал, беспамятный?
– Ничего он не покупал. Мелочь всякую обменял на одну бумажку и пошел.
Сначала Казимир ничего не понял:
– Что за мелочь, на какую бумажку?
– Да медяков у него куча скопилась, как раз и пригодилась ваша новенькая четвертная на обмен парню.
Наверное, Казимир побледнел, потому что тетя Броня приоткрыла рот. Но тот уже вышел.
Готовый ко всему, Шпилевский осторожно двинулся снова к клубу, держа руку за пазухой блузы. Ногой распахнул дверь. Она ударилась о стенку, отскочила, но оттуда никто не появился. Он быстро достал из чемодана яйца, переложил их в футляр с иконой, прощупал в нем двойное дно – пачки с деньгами похрустывали; туда же засунул пару кистей так, чтобы концы торчали наружу, секунду подумал и торопливо надел под наряд художника серый костюм. Все? Кажется, все! Чемоданчик он брать не стал, чтобы не вызвать лишних подозрений, и вышел из клуба. Сразу же повернул в протиповоположную от конторы сторону и нос к носу столкнулся с колхозным парторгом.
– Далеко собрались? – мирно поинтересовался этот спокойный и доброжелательный человек.
– У школы гипсовые пионерчики совсем цвет потеряли, хочу алебастром пройтись, а то вид портят, – пояснил художник.
– А вы всевидящий. И заботливый. Нам повезло, – улыбнулся парторг. – Ну, удачи!..
«Вам повезло, – думал Казимир, сворачивая на огороды. – Ваше счастье, что времени мне не осталось кинуть флакон в артезианскую скважину, а то попили бы колхозные буренки водички с бруцеллезом. Был бы вам рост общественного животноводства!..»
Но все это проносилось в голове уже мимоходом. Главные мысли были о том, чтобы скрыться. Надежно и в то же время с пользой для финала. Притаиться, пока они будут искать его в деревне. Что в данную минуту делает тот чекист? Конечно, испрашивает по телефону санкцию на арест художника. И возможно, уже получил ее. О! Вот и «Победа» запела у парома. Самую чуточку опоздали, уважаемые господа чекисты. А сейчас вы меня еще половите!..
Отвлекая себя лихорадочными мыслями от подступающей к горлу дурноты, Шпилевский бежал через огороды к реке, где у бревенчатых сходней немало болталось лодок-дощаников.
…В кабинете председателя Харламов встретил своего начальника официальным докладом:
– Согласно вашему распоряжению продолжал вести оперативный розыск доказательств своей версии. Добыты неопровержимые вещественные доказательства того, что неизвестный, покушавшийся на младшего лейтенанта милиции Ай… Горакозу, а также заминировавший около кузницы три колхозные повозки, и художник Слуцкий являются одним и тем же лицом. Считаю необходимым немедленный арест указанного Слуцкого.
Василий Кондратьевич с некоторым удивлением посмотрел на Юру.
– Ну и отлично, – сказал он. – Тем более что у нас имеется четкое подтверждение вашей версии со стороны гражданина Дударя, правда, уже покойного. А чего это вы тянетесь?
Харламов слегка поперхнулся, но официальный тон не оставил:
– Докладываю, что в настоящий момент задержать Слуцкого не представляется возможным: из-за непродуманности моих действий он заметил свой провал, а из-за медлительности – опять же моей – сбежал!
Василий Кондратьевич сел на стул и прищурился:
– Ход ваших мыслей улавливаю: проворонил, виновен и, значит, заслуживаю отстранения от операции и отправки под арест. Так? Н-да! А кикимору малосольную вы не хотите?! – неожиданно взорвался подполковник. – Вот доложу сейчас полковнику Харламову, что вы уклоняетесь от операции в самый опасный момент, тогда… Что, не надо? Ну так ловите диверсанта! Далеко он не уйдет. Поймите, что ему пока не с чем возвращаться к хозяевам, а пустые руки там отрубают…
Осмотр клубной комнатки еще раз подтвердил правоту Юры: брошенный чемоданчик на одну защелку не запирался. Рядом – недоеденная тушенка.
– Эк ведь рвал когти! – хмыкнул Мойсенович. – Вот тебе и веселый художник. Как он обвел меня, партизанского разведчика!
– Не одного тебя, – хмуро успокоил председателя Василий Кондратьевич. – Профессионалов четвертые сутки водит вокруг пальца. Три раза меня спрашивали из области, нужна ли помощь. Три раза я, дурак, гордо отказывался. Мне напомнили, что все сроки истекают, и деликатно спросили, не следует ли нам отменить завтрашний праздник. Обещал дать ответ к двадцати трем ноль-ноль. Ситуация ясна, товарищи?
Ситуация была всем ясна. Праздник отменить поздно. А что делать? Парторг даже усомнился, удобно ли будет использовать наглядную агитацию, раз она приготовлена руками вражеского агента. Вопрос действительно был не такой уж простой… Василий Кондратьевич предложил парторгу посоветоваться с райкомом.
Вершинин был уже дома и ответил так:
– Во-первых, у меня гости и на столе пельмени. Во-вторых, вы явно устали и потому идите в отпуск. Как это не устали? А ваши, извините, неврастенические вопросы? Сколько я знаю, эскизы, макеты, тексты, даже краски – все было изготовлено честными и глубоко идейными советскими головами и руками. По моему скромному соображению, пельмени не перестанут быть пельменями, если их сварит даже сам лидер вегетарианцев граф Толстой… Знаки препинания в лозунгах, конечно, проверьте.
– Вот всегда он так, – уныло сказал парторг, положив телефонную трубку. – Не поймешь, где в шутку, где всерьез. Но похоже, что он меня отчитал. А?
– Похоже, – согласился Василий Кондратьевич. Ни о чем не подозревая, школьный оркестр начал вечернюю репетицию. На ферме утробным ревом отозвался бык.
Не в радость встреча
Шпилевский шел к Леокадии. Он понятия не имел о последнем ее поступке и меньше всего подозревал, что квартира «тетушки» под наблюдением. У него просто не было выбора. Предстояло уговорить или заставить Леокадию явиться завтра в Красовщину и заминировать в последний момент трибуну. Учительница будет в числе представителей районной интеллигенции и вполне может оказаться по соседству с наиболее именитыми гостями. Он даст ей четыре бруска с детонаторами разных сроков и покажет, как следует с ними обращаться. Он убедит Леокадию в абсолютной ее безопасности, потому что и в г

голову никому не придет заподозрить скромную учительницу в диверсии. Пусть только она правильно поставит свои часики, чтобы вовремя уйти от трибуны. Он заверит Леокадию, что доложит шефам о ее подвиге, который гарантирует агенту Могилевской долларовое вознаграждение, небывалое долларовое вознаграждение, а в дальнейшем райскую жизнь на Западе.
…Он еще и еще придумывал убедительные доводы, которые подтолкнут Леокадию на этот шаг. Придумывал – и сам до конца не верил в осуществимость своего плана. Но это была последняя надежда. Пусть бы Могилевская согласилась, пусть бы не подвел старик с фаршированной щукой. И тогда вспыхнет грандиозный фейерверк, который осветит триумфальное возвращение агента Голла к шефам.
По заброшенной дороге он шел в поселок, и это был уже не приезжий художник в замызганной «богемной» блузе и запачканных белилами брюках, а снова элегантный молодой человек в отлично сшитом костюме. Одежку Слуцкого он закопал у лесного ручья, вымыв заодно перекисью водорода волосы, брови и ресницы. И даже побриться успел заботливо сохраненным лезвием, хотя на этот раз и без одеколона.
И это было его последнее перевоплощение.
Он входил на окраинные, тускло освещенные улицы райцентра, а навстречу ему шли приятели детства – Алексей Вершинин и Михась Голуб, бывший Дубовик, приехавший на побывку к своим приемным родителям и узнавший от них об Алексее.
Они встретились час назад, улизнули от пельменей Софьи Борисовны и теперь шагали вдвоем, спеша наговориться. Говорили и о том месяце шесть лет назад, и о нынешней их жизни. Алексей проникся великим уважением к другу-парашютисту, Михась, наоборот, люто завидовал Алексею. Люди, печатающиеся в газете, все казались ему или Тургеневыми, или Борисами Полевыми. Он видел недавно в «Комсомолке» маленькую заметку о каком-то молодом московском изобретателе за подписью А. Вершинина, но не поверил, что это Алексей. Во-первых, при чем тут Москва, если тот в Свердловске, а во-вторых, не верилось, чтобы довольно лопохухий Лешка с неманских плотов сумел так здорово написать… хотя рассказывать Лешка умел так, что даже вздорный Казик заслушивался.
– Кстати, о Казимире, – заговорил Алексей. – О нем есть кое-какие свежие сведения…
Михась вдруг встал как вкопанный и весело захохотал:
– Какие могут быть сведения, когда вот он сам идет! По той стороне. Собственной персоной. И курчавый такой же. Ну знаешь, это прямо как в кино! Мы словно сговорились все встретиться…
И он уже раздул легкие, чтобы рявкнуть приветствие. Алексей что есть мочи стукнул его между лопаток. Крик сорвался.
Алексей дернул Михася в ближайший дворик.
– Чего ты? – изумился Михась.
В нескольких словах Алексей обрисовал обстановку: самолет, ямочка, Станислав, раненый Айвенго… Михась таращил и без того круглые глаза. «Да не может быть. Хотя… Ах ты, корень зеленый! Ну и ну…»
И так далее. Алексей лихорадочно соображал, оглядываясь по сторонам. Они были рядом с домиком Мойсеновичей.
– Варфоломей!
В ответ на зов Алексея из-за сарайчика вылетела стрела с красным оперением. И воткнулась в забор. Следом появился стрелок.
Варька слегка испугался:
– Вы чего здесь крутитесь? Попали бы под стрелу! Я тренируюсь…
– Видишь? – показал ему Алексей на уходившего Шпилевского.
Вечер был светлый, видно было хорошо.
– Вот тебе тот тип с ямочкой на подбородке. Догоняй и следи за каждым шагом. Нам нельзя, он нас знает. А я галопом в синий домик.
– А мне что делать? – спросил Михась, застегивая форменный ремень.
– Тебе? Страхуй издали Варфоломея, мало ли что… Только чтобы не узнал тебя.
К дежурному отдела Алексей ворвался смерчем:
– Где Василий Кондратьевич? Или Юра?!
Старшина неспешно оглядел встрепанного юношу и осведомился в свою очередь:
– По какому делу и кто вы?
– Я Вершинин, брат секретаря райкома, они меня знают, а дело секунды не терпит! – закричал Алексей. Было не до скромности.
Дежурный еще раз покосился на него и взял телефонную трубку:
– Девушка, колхоз «Партизанская слава», председателя.
Через минуту он тем же уравновешенным тоном сообщил посетителю, что «товарищ подполковник и товарищ лейтенант в двадцать один ноль пять отбыли в районный центр».
Алексей перехватил «Победу» еще на въезде в поселок. Он бросился чуть ли не под фары и удостоился некоторых замечаний водителя. Но Василий Кондратьевич был милостивее. Выслушав Алексея прямо в машине, он сказал:
– Молодой человек, я начинаю думать о вас все лучше, и не исключено, что подножка с ксендзом исчезнет из моей памяти. Что ж, мальчики, действуйте. Лейтенант, машина в вашем распоряжении, а я пройдусь к себе пешком. Жду ваших сообщений. До двадцати трех еще полтора часа.
…Варфоломей не стал переходить на другую сторону улицы. Светло-серый костюм и так хорошо виднелся в сумерках. Варька видел, как человек чуть замедлил шаг около дома учительницы Леокадии Болеславовны, но только поправил шнурки на туфле и пошел дальше, в сторону сквера, где уже играла радиола, сзывая молодежь на танцы. Варька вспомнил глухие кусты вокруг площадки. Там любому легко исчезнуть из виду. А дальше крутой откос, луг и лес.
…Казимир заметил человека в палисаднике дома «тетушки». Тот даже не прятался, а сидел на завалинке и курил. В его задание и не входила маскировка, просто было приказано никого не впускать и не выпускать. Шпилевский этого не знал и сейчас напряженно раздумывал: «Случайность? Знакомый? Сосед? Но мне она до зарезу нужна».
Впереди играла музыка, шаркали подошвы, слышались голоса. Было удобное место для встречи, и он решил вызвать сюда Леокадию с помощью какого-нибудь мальчишки. Пока оглядывался, Варька подошел почти вплотную и при свете эстрадного фонаря рассмотрел гладко выбритое полнощекое лицо с раздвоенным ямочкой подбородком.
Казимир тоже заметил Варьку.
– Эй, стрелок! Танцевать тебе рано, а заработать на конфеты можешь. Учительница Могилевская знаешь, где живет?
– Ну, знаю, – процедил Варфоломей.
– Вот тебе рубль, сгоняй к ней, вызови сюда. Скажи – обязательно.
– А кто вызывает?
– Она догадается. Беги!
«Может, он и Леокадию собирается хлопнуть, как Айвенго, – заподозрил Варфоломей. – Она хоть и зануда, а все равно женщина. Ишь чего надумал!» Он никуда не пошел, а спрятался в кустах и продолжал наблюдение за типом в сером костюме. А тот вдруг поднялся со скамейки и оперся о перила площадки. Варфоломей отчетливо увидел, как он что-то сунул между тесными балясинами ограды. «Так, запомним. Наверное, не конфету ты туда положил».
А Казимир решил избавиться от одной из оставшихся пяти мин. Он рассудил, что четырех Леокадии будет достаточно для Красовщины. Оставить свою «визитную карточку» в самом людном месте поселка будет не лишнее. Даже если найдут, скоро он будет далеко отсюда. Спрячется хотя бы на хуторе Дударя.
…Михась проследил за Варькой вплоть до танцплощадки и здесь потерял его. Казимир сидел на скамейке, а парнишки не было видно. Ну, значит, где-то сам прячется. Он разглядывал Шпилевского и то узнавал в нем прежнего Казика, то сомневался… Вон какие плечи под тонким пиджаком. Это не жир изнеженного барчонка, а тугие мускулы. И лицо словно окаменело. Да, похоже, что этот человек прошел порядочную выучку.
Казимир поднялся. Он уловил ставший уже знакомым звук мотора коричневой «Победы». Прислушался. Сомнений не было: машина двигалась сюда. Вот уже отблески фар сверкнули между домами ближайшего переулка. Он шагнул в сторону кустов. И вдруг словно из-под земли вырос парнишка, посланный за Леокадией. Он бормотал:
– Она… она скоро… только…
Но Шпилевский уже все понял. «Ах ты, пионерчик вшивый!»
Понял и Варька, увидев зло блеснувшие глаза.
Варька кинулся спиной в кусты, перехватил стрелу, стараясь попасть прорезью на тетиву. Не успел. Фигура в сером костюме метнулась к нему. Варька выставил стрелу вперед как кинжал, но уже не увидел, что жестяной конус-наконечник воткнулся врагу в ладонь.
Казимир сжал ему шею сгибом локтя, а движением колена отшвырнул его в кусты.
И тут почувствовал железную хватку вокруг собственных запястий. «Уже!» – страшно мелькнуло в голове, и он подумал было об ампуле, но чей-то голос произнес:
– Ты чего с маленькими развоевался, Казик? Со мной попробуй!
О, Казимир помнил этот голос, даже годы не изменили его. Да, перед ним стоял Михась Дубовик, только не в брезентовой нищенской робе, а в солдатской форме. Как он тут оказался?! Однако первым этот вопрос задал Михась:
– Так что ты тут делаешь, Казик Шпилевский?
– Э-э… это, брат, в другой раз: сейчас жуть как спешу. Мальчишка этот в ногах путался.
– Не от них ли спешишь? – показал сержант глазами на приближающиеся три фигуры, по-прежнему сжимая его запястья.
Казимир боднул его головой в переносицу. Но, оказывается, Михась знал этот прием: десантников учат рукопашным схваткам не хуже, чем в разведшколах. Удар пришелся вскользь по скуле. Правда, правую руку Казимир все-таки освободил. Он попытался ею нанести удар, но помешала непонятная боль в ладони.
Михась успел перехватить и круто вывернуть Казимиру руку, так что хрустнуло в предплечье. Но тот вырвался и стремглав кинулся к откосу, клубком покатился в густой луговой туман. Харламов, Алексей и шофер «Победы» бросились следом. Оправившийся от удара Дубовик успел крикнуть им вслед: «Живым берите, правая у него вывихнута!»
И тут он услышал рядом стон. Стонал мальчик, следом за которым он шел.
– Больно тебе? – испугался Михась.
– Не то… не в том дело… мина там, – еле выговорил Варька.
…Мало кто из посетителей танцплощадки заметил происшедшее в кустах, а если и видел, то посчитал обычной пьяной дракой: они случались здесь в субботние вечера. Зато очень многие танцующие удивились, наблюдая за действиями неизвестно откуда взявшегося сержанта, тот тщательно обшарил несколько столбиков перил, извлек что-то продолговатое и бросился с ним сквозь кусты под откос.
Там Михась посветил себе фонариком, вспомнил уроки минного дела и чуть дыша извлек взрыватель. Он с трудом угомонил дрожь в пальцах: пожалуй, это было пострашнее, чем самые хитрые затяжные прыжки в ночь.
Потом он вновь поднялся к площадке, нашел лежащего Варьку, взял на руки и вышел на свет:
– Эй, ребята, кто знает этого хлопчика? Отнесите его домой или в больницу, его крепко шпана помяла.
Сам он очень торопился к тем, кто где-то уже далеко преследовал врага, в сто раз более опасного, чем любая шпана. Михась даже расслышал два глухих выстрела. Другие на них не обратили ни малейшего внимания: сегодня в ночь как раз начинался охотничий сезон на уток, и многие охотники, по обычаю, еще до утренней зорьки проверяли заряды.
Но старший сержант десантных войск без труда отличал выстрелы дробовиков от пистолетных.
«Пьяного ведут…»
Собственно говоря, пока стрелял один пистолет – «вальтер» Шпилевского. Харламов и шофер-сержант даже не вынимали оружия: упаси бог ранить! Станут подходить, и хрустнет ампула… А он нужен живой. И это вполне возможно, потому что маневренность агента сейчас здорово ограничена из-за вывихнутой руки. Молодец десантник!
Шпилевский оторвался от своих преследователей метров на триста. Еще столько же – и спасительный лес. Конечно, полностью он от опасности не избавит, но от пуль укроет. Кстати, почему они сами не стреляют? Рассчитывают взять живого? Ох, дурачки, ему же нечего терять, за одного постового на прибалтийском мосту ему уготована «вышка», да и пацану сегодняшнему он, кажется, намертво свернул шею. Нет, он их еще поводит за собой, изобразит, что кончились патроны, а потом подпустит вплотную и перещелкает по одному из бесшумки. Жалко, что нет мгновенного детонатора для мин, он бы им вымостил взрывчаткой дорогу к лесу.
Бормоча все это вполголоса, Шпилевский перебегал от кочки к кочке, от куста к кусту и, наконец, от дерева к дереву. Уже из-за сосны он пустил пулю в широкоплечего и увидел, как тот споткнулся на правую ногу, упал. Второй, в кожанке, подбежал к упавшему. Казимир еще раз выстрелил. Мимо. Все-таки с левой руки стрелять неудобно. А где третий? В лесу уже совсем стемнело, можно только догадываться по хрусту сучьев, что тот взял вправо, в обход. Окружить пытаются? Ну, треугольник – это не круг, проход найдется, были бы силы да патроны. Сколько их осталось в «вальтере» – три или четыре? Ладно, он будет стрелять, пока машинка не замолкнет. Потом возьмется за кольт. А теперь еще бросок на двадцать метров, еще… Ага, впереди черная стена ельника. Уж не тот ли самый, где он первый сигнал давал и медведя встретил? Кстати, о сигналах: наверное, в центре не дождутся завтра трех импульсов с интервалами в тридцать пять секунд. Как бы не пришлось давать сдвоенный без интервалов, что означает – заказывайте панихиду…
Еще перебежка – и вот она, чащоба ельника. М-мм, не проползти ему туда со вспухшим плечом. Откуда принесло проклятого Дубовика с его самбо? И этот сволочной пацаненок с колючкой… Если бы не проткнутая ладонь, он уложил бы солдата. Что это – перст судьбы или, может, ему померещился какой-то солдат? Дубовик или призрак? Вообще-то пора появляться призракам и миражам: он четыре ночи почти не спал, да притом какие ночи! Прыжок в темноту, вода, медведь (а сколько их, кстати, было, медведей? Ведь не один, правда, Казимир?). Что еще мешало ему поспать?.. А-а, ковбойка и булыжник в руке, потом мальчишка в кузнице… Нет, мальчишка был у костра. Там еще была горячая картошка. Сейчас бы я горячего бульону в пересохшее горло или стакан крепкого грога. «Зашел я в чудный кабачок, кабачок, вино там стоит пятачок!..»
Мысли начали безнадежно путаться. Нестерпимо саднило руку. И тут он услышал из ельника голос:
– Слушай меня, Казимир!..
Он в ужасе выстрелил на звук: это не был голос Дубовика – так кто же еще мог знать здесь его имя? Выходит, новый призрак? Ну, давайте, окружайте, я вот только пистоль сменю, и посмотрим, берут ли пули привидения!
Голос продолжал:
– Да не попадешь ты в меня, я из-под земли говорю, то есть из старого окопчика, и пули сюда сроду не залетят. А сам ты в ельник не влезешь, у тебя рука вывихнута. Знаешь, кто говорит? Лешка Вершинин, ты такого помнишь? Ну, хлопец из Сибири, мы с тобой наперегонки плавали в Немане. Вспомнил? Я тебе еще пинка дал за вранье, помнишь? Так вот…
«…Таких пинков тебе я надаю, забудешь ты песенку свою», – снова влезли в голову слова того патефонного шлягера. Как там дальше – «Вернись попробуй, дорогой, дорогой…». Ага, вот еще вспомнил: «…тебя я встречу кочергой, кочергой». Кочерги у меня нет, а бесшумка имеется. Вот она… о-о! Черт возьми, я достать не могу пистоль, правая рука совсем не подчиняется.
– …Слушай, Казимир, сдавайся! Ты не убил парнишку, он жив. А нас уже четверо, вон Михась подошел, все равно не уйти тебе далеко, а уйдешь, так ненадолго!
…Все правильно, вот уже и Лешка-сибиряк появился, кого же еще не хватает? Ага, контуженного Стасика, так я его, кажется, тоже видел в городе – значит, полный комплект привидений собрался. Что ж, пора к ним присоединяться! О холера! Голова болит хуже руки, не повернуть ее к воротнику. И ампула, наверное, горькая, как вино в Шотландии. «Вино там стоит пятачок, пятачок». Почему этот Лешка кричит – уйдешь ненадолго?! А я вот сейчас всем вам докажу, что надолго. Как там в песне?.. …У кромки ельника вдруг в рост поднялась светлосерая фигура. Пошатываясь, размахивая одной рукой с зажатым пистолетом, человек побрел навстречу преследователям, распевая во все горло:
Я надолго уезжаю,
и когда вернусь – не знаю,
а пока прощай!..
Сержант подскочил и выбил пистолет. Одновременно Юра с силой оторвал воротник от его рубашки. Казимир никак не реагировал. Он продолжал горланить:
Прощай, и друга не заб-у-дь,
твой друг уходит в дальний пу-у-ть!..
Агент Интеллидженс сервис Голл – Шпилевский сошел с ума.
Шофер с «Победы» сказал еще короче: «Спятил!» – и на всякий случай привязал здоровую руку Казимира к туловищу. Потом при свете фонарика осмотрел царапину на бедре Юры, пошарил вокруг и залепил ее обычным подорожником: «Будете танцевать, товарищ лейтенант». Нашел он лекарство и для Михася, которого сильно тошнило: удар в живот, хотя и ослабленный, все же дал себя знать. Шофер достал из заднего кармана флягу и сказал предельно ясно:
– Употреби.
Таким квинтетом они и появились у машины, стоявшей рядом с танцплощадкой. Казимир все еще орал свой «Кабачок».
«Пьяного ведут», – так прокомментировали событие танцующие.
Без десяти одиннадцать Харламов, хромая, вошел в кабинет начальника:
– Товарищ подполковник, вражеский агент арестован и доставлен. Но не в форме…
– Как это? Помяли? Ранили?
– Никак нет. То есть почти нет. Он свихнулся. То есть сбрендил. Ой, простите, Василий Кондратьевич, у меня самого немного голова…
– Та-ак! Агент спятил… то есть сошел с ума. Буйно?
– Вроде да, – горестно сказал Юра. – Песни орет и зубами щелкает.
Подполковник облегченно откинулся в кресле:
– Ну, тогда вылечат. Заговорит. Это тихие в ум не возвращаются.
Он взялся за телефонную трубку…
А в это время Михась входил в квартиру Вершининых.
– Нагулялись! – отметила Софья Борисовна. – Коньячком от тебя несет, вот отцу нажалуюсь… А где Алексей?
Михась ответил по порядку:
– Именно нагулялись. Это не коньяк, а спирт. Алексей у Паши застрял – там ее братишка приболел.
Врачи ошибаются редко
Врач сказал, что растяжение мышц шеи не столько опасно, сколько болезненно. Тут главное – соблюдать полную неподвижность данной части тела. Плюс компрессы и жаропонижающие средства.
Варфоломей и лежал неподвижно с туго забинтованной шеей. Что касается удара коленом в живот, который он тоже получил от нападавшего, то, по мнению врача, мальчишку спас от серьезной травмы чрезвычайно развитой брюшной пресс.
– Похоже, что больной систематически занимается тяжелой атлетикой или, во всяком случае, специальной гимнастикой, – сказал врач.
– Систематически. Специальной, – подтвердила Паша совершенно безжизненным голосом: брата принесли домой без сознания и двадцать минут приводили в чувство. – Он ведь как занимается: за день вытягивает из колодца и приносит домой ведер пятнадцать воды. Столько же выносит грязной. Зимой разиков пятьсот ежедневно тюкнет топором, а тот чуть полегче штанги или гири. Каждый день чистит лопатой дорожки от снега – тоже нелегкая… атлетика.
– Реку забыла, – просопел в подушку Варфоломей.
– Вот, и река… Я раз попробовала подержать эту его жердину с крючком, так руки отвалились через пять минут. А мальчишки – это же надо: по часу стоят, как цапли в воде, и на весу держат этакую оглоблю. Тут не только брюшной, а и спинной пресс разовьется.
Врач посмеялся и заверил, что непосредственной опасности нет, а потому он считает возможным удалиться. Однако в случае температурной вспышки пусть муж за ним обязательно придет.
Паша только начала распахивать глаза, как Варька пробубнил:
– Он еще не муж. Студенты не женятся.
– Господи! – охнула девушка. – Да о ком вы?!
– А это разве не супруг ваш сидит на крыльце? Ну, извините старика.
На крыльце сидел, конечно, Алексей. Гнаться безо всего за вооруженным Казимиром он не боялся, а сейчас трусил зайти в дом. Конечно же Варфоломей рассказал сестре, что именно Алексей послал его следить за Шпилевским. Значит, он больше всего и виноват в случившейся беде. А ведь могло быть еще хуже, если бы не подстраховал Михась. Всю жизнь лежала бы тогда на его совести гибель Варьки. Алексей чуть не вслух застонал при такой мысли.
Нет, Варфоломей был железный друг. Паша знала только то, что Варька сам «увидел на улице типа с ямочкой и рванул за ним». Когда Алексей все-таки зашел после врача в комнату, Паша принялась оглядывать его со всех боков, почти как братишку. Не найдя ран или царапин, спросила:
– Страшно было?
– Нас же четверо там оказалось. А вообще-то действительно страшно стало, когда он вдруг запел и вышел. Бр-р!
По нечаянности Паша и его принялась гладить по голове, как брата. Варька фыркнул и сказал:
– Вы когда поженитесь, сейчас или в другой раз? А то вон уже люди запутались в ваших делах.
Паша убежала в кухню, а Алексей погрозил ему пальцем. Потом повесил на гвоздь над кроватью валявшийся у порога лук и долго сидел рядом с Варькой. Когда Варфоломей уснул, они с Пашей сели, по обыкновению, на крыльцо…
Уже попадали с неба все августовские звезды, когда Паша сказала:
– Ты иди, Лешенька, домой, а то совсем потеряют.
– Пойду. Завтра… сегодня то есть, все равно целый день будем вместе.
– Как это? Разве ты не поедешь к Ивану?!
– Ну чего зря говоришь-то? Куда я вас одних оставлю! Вдруг у Варфоломея температура подскочит и понадобится бежать к врачу по обязанности мужа…
Паша только вздохнула:
– Ох, не шути этим, Лешенька…
– Не сердись. Я шучу, но не очень. А Ивану Соня нарасскажет, что Варфоломей простудился на рыбалке… Ну и все прочее.
Утром Софья Борисовна собиралась на колхозный праздник словно на торжественное заседание. Надела строгий синий костюм. «Жарко будет», – скептически заметил Дмитрий Петрович, облачившись всего лишь в свежую вышитую рубашку.
– Жарче было бы, не поймай вчера ребята диверсанта! – парировала Соня и стала размещать на жакете награды.
Лялька подносила коробочки, а мать устанавливала их очередность:
– Подавай на правую сторону. Сначала «Отечественной войны» первой степени. Сейчас – второй. Теперь «Звездочку» давай. Так, умница. Начали на левую. «Красное знамя». «За отвагу». Опять ты путаешь с «Боевыми заслугами»! Вторую «За отвагу». Теперь мою самую любимую – «Партизану Великой Отечественной войны» первой степени. Дима, а ты чего скромничаешь?!
– Куда уж моим регалиям рядом с твоими, срамиться только, – шмыгнул носом Дмитрий. – Мы уж как-нибудь в сторонке от вашей сиятельности постоим.
– Не юродствуй, а надевай китель!
– Сонька, я закиплю от жары и взбешусь: вместо парадных речей начну критику произносить. Не срывай людям праздник!
– Ну, как знаешь, а я считаю своим долгом быть в Красовщине при полном параде: я там воевала, колхоз создавала, и люди запросто могут сказать: так-то ты, голубушка, выходит, действовала, что ничем тебя и не отметили. Это же будет парадокс.
– Парадоск – это когда шиворот-навыворот, – объяснила Лялька своему гостю Славке Голубу.
Тот рассудительно ответил:
– Да. А шиворот-навыворот – это когда в кино сначала звук пропал, а потом совсем ничего не стало.
Хохочущие матери сгребли малышей в охапку и потащили к машине. Михась и Алексей остались вдвоем, Антон Сергеевич был на охоте.
Они доели холодные пельмени и запили холодным квасом. Говорить о вчерашнем почему-то не хотелось.
…Чтобы Варьке не было скучно, Паша чистила картошку к обеду прямо у его кровати и что-то рассказывала. Увидев Алексея, законфузилась и чуть не опрокинула кастрюлю с табуретки.
– Ну чё запрыгала! – с сибирским произношением строго сказал Алексей. – Чужой я вам, что ли, стесняться-то. Вот апельсины лучше возьми для Варфоломея, Голубы привезли из Гродно.
Паша сроду не отличалась смелостью, а от такого хозяйского тона вовсе оробела. И уж совсем растерянно поглядела на Варьку, когда Алексей взял в сенках ведра и пошел к колодцу
Он постоял на дворе, ожидая, пока ветром снесет пыль от машин с флагами, идущих на праздник в Красовщину.
– Во! Объявился мужик в доме, – брякнул Варфоломей. – Мне сейчас и похворать можно. Правда, брюшного пресса жалко.
… Машины с гостями шли и шли в колхоз «Партизанская слава».
1971–1974–1982 гг.




Присоединённые изображения

Хотелось увидеть отзывы от ребят или волонтеров, которые в курсе дела - как дела с этим постом - нужно ли продолжать что-то сюда скидвать для чтения? Что нарвится, чего хочется?

Оксана, Вы МОЛОДЕЦ! Делаете очень нужное дело!!!

Всем ПРИВЕТ!!!
Ребята, я решила написать вам о разных интересных местах, которые есть на нашей планете. Мне самой очень нравится читать такие статьи, ведь это очень интересно и увлекательно. Надеюсь, что вам понравится!!!

Вот одно такое место...

Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами,
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьет вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рев в лесу гремит.

Шумит, и средь густого бора
Теряется в глуши потом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
Рекою млечною влекутся.

Г. Р. Державин. ВОДОПАД

Водопады сами по себе очень красивое зрелище. Потоки кристально-чистой воды, низвергающиеся со скал, обрывок радуги, постоянно висящий над пропастью просто не может не радовать глаз человека. Но существует на планете такой водопад, который удивляет, зачаровывает и пугает одновременно. Это огненный водопад Национального парка Йосемити (Yosemite), штат Калифорния, США. Имя ему — Лошадиный хвост (Horsetail Fall).

В течении года водопад почти не отличается от всех других в мире за исключением высоты в 650 метров. Но это лишь до февраля, когда вместо воды со скал срывается огонь, высеченный Солнцем.

Конечно же огня, в прямом смысле этого слова, тут не наблюдается. Просто окрестные скалы и угол падения лучей заходящего Солнца так подсвечивают ниспадающие потоки воды, что водопад преображается, и кажется, что вместо воды вниз текут потоки раскаленного металла.

Именно к этому времени на северном подходе к горе Эль Капитан (El Capitan) собираются фотографы, для того, что бы запечатлеть это чудо природы.

Это сообщение отредактировал Anna L - Авг 5 2010, 18:34

Присоединённые изображения

Капри. Голубой грот

У южного берега Неаполитанского залива, в 36 км от Неаполя и 5 км от побережья Сорренто находится одно из красивейших мест Италии, живописный скалистый остров Капри (Capri). Этот островок имеет репутацию шикарного курорта и излюбленного места отдыха знаменитостей со всего мира. Посетители обычно приплывают к порту Марина Гранде (Marina Grande), откуда на фуникулёре поднимаются к центру города Капри, к знаменитой Пьяццетте (La Piazzetta) — светскому «салону» всего мира.

Остров воспевали писатели, поэты, музыканты, художники. Многие режиссеры выбирали его как место действия своих фильмов, а мировые знаменитости заполняли кафе на знаменитых площадях. Одним из первых ценителей острова Капри был Римский Император Тиберий, который провел здесь последние годы своей жизни.

Многие легенды и мифы связаны с Капри. Наиболее известны подвиги Одиссея, проплывающего мимо острова и противостоящего колдовскому пению сирен, а также легенда о свирепых циклопах, живущих там. Но самым потрясающим местом на Капри, по моему мнению, является Голубой грот, или как его еще называют — Лазуревый грот (Grotta Azzurra).

Этот грот известен во всем мире за его размер, интенсивный синий тон воды и волшебный серебристого света, который исходит от объектов, погруженных в его воды. Его открыл (хотя он был с древних времен известен местным жителям под названием Gradola и считался населенным ведьмами и чудовищами) немецкий поэт Август Копш (August Kopisch) в 1826 г., после чего он не перестает привлекать туристов. Добраться до грота можно только с моря, а имя его происходит от необычной игры цветов внутри него: феномен отражения света создает радужные сияния, которые через воду освещают его глубокие стены.

Присоединённые изображения

Озеро Утренней Славы

В Национальном Парке Yellowstone (США), находится одно очень красивое озеро - Озеро Утренней Славы (Morning Glory Pool). Это самый знаменитый источник национального парка.

Озеро было названо миссис Макгоуэн, женой помощника управляющего Парком Чарльза Макгоуэна (Charles McGowan) в 1883 году. Она назвала его Convolutus, в честь цветка Утренней Славы, так же причудливо скрученного, а так же за его кристально-голубой цвет. По краям живут бактерии, которые окрашивают озеро в оранжево-красный цвет...
Вот оно какое:

Присоединённые изображения

the Wave. Окаменевшие волны

«Волны» (the Wave) песчаника, сформировавшиеся в пустыне, расположенной в северной части США в труднодоступной горной местности на границе штатов Юта и Аризона, привлекают людей со всего света. Свыше 190 миллионов лет, древние песчаные дюны размывались в слоях горных пород и создали столь удивительное творение, этот странный, сказочный мир закрученных психоделических цветов и изваяний.


Присоединённые изображения

Хребет Маньпупунёр
В Троицко-Печорском районе, на плато Маньпупунёр (Республика Коми), у самых истоков Печоры, по краю почти идеально выровненного горного плато расположились семь величественных каменных столбов. Шесть из них выстроились цепочкой в ряд, а один, самый большой, стоит несколько в стороне. Добраться до них могут только подготовленные туристы, так как находятся они очень далеко от цивилизации.

Около 200 миллионов лет назад на месте каменных столбов были высокие горы. Проходили тысячелетия. Дождь, снег, ветер, мороз и жара постепенно разрушали горы, и в первую очередь слабые породы. Твёрдые серицитокварцитовые сланцы, из которых сложены останцы, — разрушались меньше и сохранились до наших дней, а мягкие породы были разрушены выветриванием и снесены водой и ветром в понижения рельефа. Высота некоторых из них достигает 42-х метров, что равно по высоте 17-ти этажному зданию!

Плато расположено так, что когда в июне на южной стороне все цветет, на северной — ещё лежит снег, который начинает таять только в начале августа. Природа не поскупилась на фантазию. Вода и ветер, летняя жара и зимний мороз тысячелетия как искусные скульпторы обрабатывали каменную гряду, удаляя все лишнее, чтобы изваять в итоге каменных идолов, напоминающих фигуры людей, фантастических зверей, священные статуи с острова Пасхи.

Природа продолжает свою работу и в наши дни. Свидетельство тому — свежие обвалы каменных глыб у подножия некоторых останцев. Это означает, что к категории вечных они, увы, не принадлежат. Но пока каменные стражи исправно несут свою тысячелетнюю вахту у заповедных истоков Печоры, поражая своим величием и загадочной таинственностью всех, кто окажется возле них...

Присоединённые изображения

Чау-Чау: лизнувший небо

«Давным-давно, когда Бог, создав и заселив землю, распределял звезды по небесам, кусочек неба случайно отломился и упал вниз. Все животные в ужасе разбежались и попрятались. Только пес чау-чау осмелился подойти к осколку неба, тщательно обнюхать его и осторожно лизнуть языком. С тех пор язык у чау-чау синего цвета».
Так гласит китайская легенда.

Происхождение этой породы окутано глубокой тайной. Самое древнее известное нам изображение этой собаки — китайская статуэтка династии Хань (206–220 год до н. э.), хранящаяся в Берлине. Но многие исследователи считают, что этой породе более 3000 лет, а если верить легендам, то появилась она в результате скрещивания самоедской лайки с полярным медведем, который обладает таким же удивительным синим языком.

Опять-таки, согласно легендам, удивительная собака-медведь из-за полярного круга попала в Сибирь, а затем проникла в Монголию. Кочующие татарские племена привели ее в Китай под именем «ман-коу», или «татарская собака». Китайцы по достоинству оценили незнакомую им до тех пор породу. В отличие от декоративных никчемных шавок чау-чау были поистине универсальными псами. В северной части Китая эта порода служила упряжной собакой, пастухом и охранником домов и кораблей. Китайцы верили, что чау-чау способен уберечь своего хозяина не только от недобрых людей, но и от злых духов, в результате этих собак охотно разводили в тибетских монастырях и использовали в качестве неподкупных сторожей святилищ.

В Европе первые сведения о чау-чау появились благодаря известному путешественнику Марко Поло, совершившему в XIII веке длительную поездку в Китай. Правда, в последнее время все громче звучат голоса сомневающихся в том, что это путешествие вообще имело место. Основанием для сомнений является то, что Марко Поло по возвращении никогда не упоминал о Великой Китайской стене, ничего не рассказывал о чае и китайском фарфоре. А может, он просто не любил чай? Во всяком случае, о замечательной собаке путешественник рассказал достаточно подробно, чтобы можно было узнать в ней чау-чау.

Неизвестно, когда в Европу прибыл первый представитель этой породы. В самом начале XIX века в британских газетах регулярно появлялась информация, посвященная экзотическим животным, привезенным в Англию из Индии, Японии и Китая. Упоминалась также «замечательно красивая, похожая на льва собака с черно-синим языком и длинной, густой, рыжей шерстью». А в 1820 году в лондонском зоопарке уже содержался один чау-чау, на клетке которого присутствовала надпись: «Дикая китайская собака». В 1865 году, когда уже выяснилось, что чау-чау — собака вовсе не дикая, королева Виктория получила щенка в подарок от своих подданных.

Но настоящий бум распространения этой породы начался в 1880 году в Англии. Общество проявило небывалый интерес к собаке, похожей не то на льва, не то на медведя. В 1894 году Английский клуб собаководов впервые зарегистрировал эту собачью породу. А еще через год в Британии появился самостоятельный клуб любителей чау-чау.

Так началось триумфальное шествие чау-чау по миру. В Америке популярность чау-чау выросла гораздо быстрее, чем в Европе, несмотря на то, что щенки стоили десятки тысяч долларов. В Германии первые чау-чау появились в 1920-х годах. Правда, после 30-х годов интерес к чау- чау несколько поутих.

Почему именно «чау-чау»? Помимо загадки происхождения этой удивительной породы, до сих пор толком не выяснено, откуда взялось само название: «чау-чау»? Есть несколько предположений. В китайских словарях сказано, что кантонское слово «кау» или «као» обозначает «собака». (Кантон — город в Китае, откуда чау-чау получили широкое распространение). Существует версия, что название породы происходит от китайского слова «чоу», служащего описанием живности, которая употребляется в пищу. Еще одна версия — британского происхождения — говорит о том, что когда на кораблях перевозили первых собак из Китая, их держали в помещении, предназначенном для различных неклассифицированных грузов. Употребляемое британскими моряками слово «чоу-чоу» как раз обозначало «смешанные товары». Ну, а самая красивая версия звучит следующим образом: название этой породы происходит от китайского слова «чаоу», которое означает «собака с огромной силой».

На первый взгляд чау-чау может показаться не очень умной собакой, но, познакомившись поближе, любой убедится, что этот пес обладает гораздо более высоким интеллектом, чем другие породы собак. Просто он всегда серьезен и независим, не понимает шуток, не обладает чувством юмора, не любит и не умеет играть. Это собака с крепкими нервами, ее невозможно поработить дрессировкой, но если хозяин сможет снискать доверие, то чау-чау будет очень тонко чувствовать пожелания своего владельца и вести себя соответственно, что называется жить душа в душу.

У чау-чау есть одна интересная особенность: так называемый овечий комплекс. Хозяевам, прогуливающим своих питомцев в сельской местности, обязательно следует это учитывать. Как только чау-чау видят овцу, с ними начинает происходить что-то странное. Они застывают на месте, принимают охотничью стойку и сосредоточенно смотрят вперед, затем внезапно, как стрела, срываются с места, пытаясь схватить зазевавшуюся овцу. Существует мнение, что это проявление какого-то атавизма, что то, напоминающее собаке древнюю азиатскую родину. Но почему это относится только к овцам, пока остается загадкой.

Вот такая замечательная собака чау-чау, которая однажды лизнула кусочек неба…

Присоединённые изображения

А вот такой щеночек по кличке Марик живёт у одной моей знакомой.... Неправда ли он прелесть?...

Присоединённые изображения

Калифорнийский арбузный снег

Свет фонарей попробовать на вкус
и удивиться жёлтой их горчинке…
Нет, лучше снег, пахучий как арбуз,
и темнота, и ни одной морщинки…

Закройте глаза, наберите в руки чистого снега, прижмите его к губам, и вы почувствуете структуру арбуза. А теперь вдохните полной грудью, и вы почувствуете запах арбуза. Сейчас уже можно открыть глаза…

Если вы находитесь в данный момент в горах Сьерра-Невада в штате Калифорния (США), то вы в и руках увидите самый настоящий арбузный снег, имеющий не только структуру и запах, но и цвет и даже вкус арбуза! Здесь на высоте трех тысяч метров наблюдается это уникальнейшее чудо природы.

На протяжении тысячелетий загадка этого арбузного снега (watermelon snow) удивляла ученых всего мира. Даже в трактатах о природе Аристотелем был отмечен этот природный феномен.

Именно этот снег привлекает на склоны местных гор альпинистов со всего света. Огромные просторы розового снега открываются к концу весны. И загадка, как уже многие могли догадаться, кроется в микроскопических водорослях, именуемых Chlamydomonas nivalis. Каждый сантиметр снега содержит миллионы микроскопических частичек, глубина залегания которых может достигать 25 сантиметров.

Местные жители иногда даже употребляют в пищу этот снег, так как отличить его от арбуза, точнее арбузного мороженого, бывает довольно сложно.

Вообще же, сами водоросли по природе — зеленые. Розовый цвет они получают лишь для защиты от сильного весеннего ультрафиолета, который растапливает снежные покровы, под которыми и прячутся весь год водоросли.


Присоединённые изображения

И ещё немного арбузного снега...
В такую жару, это очень актуально.....

Присоединённые изображения

Сокровищница Петры...

Все мечтают найти клад или настоящий сундук с сокровищами......вот подходящее место.....=)

Петра — старинный город в нынешней Иордании. Он видел римлян, византийцев, арабов, крестоносцев. В своё время он был перевалочным пунктом для торговцев специями, ведущих свои караваны в Европу через Аравийскую пустыню. В Петре они могли отдохнуть, пополнить запасы провизии и воды...

Большинство зданий Петры было вырублено в скалах, состоящих из красного песчаника. Одним из таких зданий является так называемая Сокровищница, построенная между 100 годом до н.э. и 200 годом н.э. Её фасад вырублен в отвесной скале — стене узкого ущелья. На самом деле она строилась как королевская усыпальница и название «Сокровищница» приобрела благодаря легенде, по которой якобы в декоративной урне на втором ярусе фасада спрятаны сокровища. Местные бедуины, надеясь достать эти сокровища и стреляя по урне, нанесли фасаду немалый урон.


Присоединённые изображения